Когда общее неистовство достигло апогея, старуха издала нечеловеческий крик и полосонула по горлу курицы своим ножом. Струя горячей липкой крови обдала её лицо и, рассыпавшись брызгами, попала на находившуюся слишком близко Ядвигу. Не переставая скакать, та размазывала по своему лицу и телу эту кровь, как хищное животное, облизывая пальцы.
Старуха обильно поливала восковую куколку кровью, хлеставшей из разрезанной шеи курицы, пока не капнула последняя капля.
Воздух в помещении стал невероятно густым, гнетущим. Чтобы вдохнуть его, надо было прилагать невероятные усилия. Но никто из собравшихся этого не замечал. Бросив в сторону обескровленную птицу, жрица на мгновение смолкла. В одной руке у неё появился пучок каких-то сухих трав, а в другой шесть длинных игл растительного происхождения. Это были шипы дерева, растушего в Африке. Раз, в тридцать лет, оно даёт цветы-бутоны, похожие на дикие груши. Внутри них и созревают эти иглы. Раскрывшись, эти бутоны выстреливают этими шипами. Попав в землю, шипы дают побеги. Скот, наевшись этих ростков, сдыхает в мучениях. А уцелевшие побеги, вырастая, дают такие же бутоны через тридцать лет. Цикл жизни и смерти. Эта старуха оправдывала своё предназначение и была тщательно готова к ритуалу.
Шестеро человек и Ядвига продолжали неистовостовать в своём танце, а жрица, тем временем, бормоча и подвывая, стала втыкать эти ядовитые шипы в восковую куклу. Одну в темечко, другую в сердечную область, третью — в пупок, четвёртую — в правый глаз, пятую — в правый весок, а потом, перевернув куклу, воткнула шестой шип в основание позвоночника, на уровне поясницы. Издав животный крик, она быстро пробежала вокруг стола, собрала яйца и положила их в голове куклы. Разбивая их по одному, она повторяла места воткнутых иголок. Из коричневых скорлупок, на куклу выливалась тёмно-зелёная, зловонная, гнилостная жидкость. Жрица подняла другую руку, в которой был пучок сухих трав и так же воя и мыча, стала водить этим пучком по кукле против хода стрелок часов. Обведя один раз, она остановилась, читая заклинание на непонятном языке, потом продолжила. Эти манипуляции она провела три раза, молниеносно замотала куклу в рубашку Генри и ещё три раза обвела этот свёрток травой, под непрекращающийся бой барабана и невероятные прыжки обезумевших танцоров. Закричав душераздирающим воплем, жрица прижала свёрток к своему телу и повалилась на пол, её помощники, измождённые не меньше, тоже повалились замертво. И Ядвигу словно подкосило. Она, в замедленном темпе, обернулась вокруг себя и с тяжким стоном рухнула. Мгновенно всё стихло и барабан и крики. Воцарилась звенящая тишина, ненарушаемая ни единым звуком. Даже дыхания собравшихся не было, словно все разом перестали дышать. Было слышно только, как пульсирует кровь в висках старой жрицы.
— Его нет, — прохрипела старуха, судорожно сжимая свёрток.
Первым пришёл в себя Людвиг, уже похожий на себя.
— Кого нет? — его голос тоже не отличался звонкостью.
— Того, кого вы приговорили, — из рук жрицы медленно выпадал свёрток.
— Объясните, я вас не понимаю, — Людвиг вскачил и бросился к теряющей сознание старухе.
— Его нет на земле, — ответила она, глубоко дыша.
— Он что, умер?! — Людвиг стал трясти её за плечи.
Жрица, собирая остатки сил, приоткрыла один глаз и, облизав пересохшие губы, прошептала:
— Он и не живой и не мёртвый и находиться за пределами этого мира, там он живой, а здесь вы его не найдёте.
— Не говорите ерунды, это нелепость! — Людвиг бросил трясти старуху и резко поднялся.
— Моё дело сказать, что я видел. Чтобы его уничтожить, вам надо пользоваться своим колдовством, моё перед ним бессиль…
Последние буквы она не договорила. Её лицо превратилось в смертельную синюшную маску и она замолчала.
— Проклятье! — вскрикнул Людвиг, — что за чущь! Куда он делся?!
К жрице метнулись её помощники. Они подняли её на руки и тихо выскользнули за дверь со своей ношей. На полу осталась лежать только Ядвига без чувств и уже бесполезная, источающая смрад, восковая кукла в окровавленной рубашке Генри. Постепенно, словно по мановению чьй-то руки, сами по себе стали гаснуть огарки свечей, пока не осталось только одна. На Людвига навалилась тоска и отчаяние, из него, словно кто-то выжал все соки. Предвкушение радости от совершённого злодеяния рухнуло, не успев насладить своего создателя. Всё остановилось, не успев начаться. Его мечты и надежды растворились в том безграничном пространстве, в которое он хотел повергнуть своего врага. «Что за неимоверная сила охраняет его, если сам мой повелитель отступил? Какова её природа?! Кто предупреждает его уже второй раз? Князь тьмы, почему ты так бессилен перед мирозданием?! Ведь я чувствовал, что ты был здесь, со мной, во мне! Почему ты спасовал?! Тогда в чём твоя власть?! Изводить ничтожных людишек, забирая их души?! Но зачем они тебе, раз ты сам ничтожно слаб?!».
Он медленно подошёл к своей, едва дышашей, возлюбленной, взял на руки дрожашее мелкой дрожью тело и вышел из комнаты. Последний огарок свечи погас.
Пока в этом доме происходило всё это магическое действо, направленное на уничтожение, на другом конце города совершалось обратное, во имя жизни. Ещё задолго до полуночи, Юлиан и Генри пришли в дом Шалтира.
— Входите, друзья мои, входите, — хозяин был как всегда радушен, но в его голосе слышалось невероятное возбуждение.
Пропустив Генри вперёд, Шалтир шепнул Юлиану:
— Очень вовремя вы пришли, злые силы сгустились над его головой. Я потом вам всё расскажу. Генри, присядьте, нам нужно обсудить очень многое и подготовиться к великому делу, — громко добавил Шалтир.
— На ваших лицах восторженно-загадочное выражение, я ещё ни разу не видел вас такими, что происходит? Чему вы так радуетесь? — Генри переводил взгляд с одного на другого.
— Мы радуемся торжеству жизни над смертью, — улыбнулся Шалтир, — а сегодня особенно, ибо сегодняшнее событие будет весьма показательно.
— Да скажите наконец, что такого может произойти особенного? После того, что мне удалось увидеть своими глазами вчера, вряд ли что-то ещё может поразить меня так сильно, — и Генри расскзал Шалтиру о чуде знамения над полем битвы.
Шалтир слушал очень внимательно, склонив голову.
— Дорогой мой Шалтир, — вступил в разговор Юлиан, когда Генри закончил рассказ, — я сам был свидетелем этого восхитительного зрелища. Колоссальная мощь, картина достойная руки величайшего художника, сотворившего мир.
О гений, чудотворец, мир создавший,Твоё искусство восхитительно вдвойне,Я, скромный зритель, истину познавший,Склоняюсь ниц, хвалу пою тебе.
Я бы мог стать поэтом, но их тысячи и нет сомнений, что каждый интересен по-своему. Не хочу пополнять армию, зависящую от доброго расположения музы.
Если б непредсказуемой рифмой в стихах,наделил бы меня поэтический гений,тогда рабом музы я б стал без сомнений.
Юлиан рассмеялся от души, а за ним рассмеялись Генри и Шалтир.
— Я уже успел убедиться, что вы прекрасный поэт, — сказал Генри, — а, может, вам и правда посвятить стихосложению часть своего драгоценного времени? Собрать все ваши стихи и издать сборник? Мне кажется, что умение складывать рифмы дано вам неспроста.
А может, это судьба постучалась к вам в дверь?Откройте ж ей!Чтоб не сожалеть до конца своих дней,Что однажды не открыли ей.
— Ну вот, и вы начали говорить стихами, смотрю, что это заразительная штука, — Юлиан расхохотался, — Миллионы книг было написано за время существования писменности. Массу известных писателей оставили нам свои творения. Но глубокое размышление у всех поколений рода человеческого не отех, кто прославил свои имена, а о двух самых известных личностях, не написавших ни строчки — Иисус и Моххабет.
— Скажите, Генри, что вы почувствовали в тот момент, когда над вашей головой, в небе, появилась эта панорама? — Шалтир посмотрел на Генри.
— Мне ужасно неловко, но я совершенно ничего не помню. Только где-то глубоко в моей душе, в тот момент, родилось чувство огромного счастья, трепетного восторга. Я был в такой эйфории от происходящего, что казалось, мог взлететь, словно птица. Даже мечтать не смел о таком великом откровении по отношению ко мне.
— Мечта — это не уход от действительности, а средство приблизиться к ней, — Шалтир похлопал Генри по плечу.
— Оказавшись на поле брани, я был в отчаянии, убитые, раненные, всюду кровь, дым. Они бросались на смерть по велению негодяя, дьявола в человеческом обличии, совратившего их души и помыслы. Я не знал, как остановить этот кошмар. Внутри меня всё клокотало от злобы, хотя это плохое состояние. Посудите сами, как можно одному человеку вмешаться и прекратить это побоище, в котором участвовали тысячи? Представьте моё отчаяние. И тут, в моей голове зазвучал голос, я слышал его уже не единожды, хотя до сих пор незнаю, кому он принадлежит. Голос сказал мне: «Иди и не бойся». И я пошёл, безгранично веря в это повеление. Что это или кто это говорит со мной? Ответьте мне.
