в перепуге разбежались. Тогда он обошел поодиночке лучших людей города, каждого успокаивая и объясняя что к чему. После такой подготовки он вновь явился перед испуганным народом, изображая «Андромеду» Еврипида, и сперва постарался говорить и петь тихо и мягко, лишь потом усиливая голос и опять ослабляя. Люди бросились к его ногам и умоляли продолжать еще и еще. От приспособления к такой непонимающей толпе большинство красот трагедии утратилось – и выразительность слов, и прелесть ритма, и характеры, и даже смысл событий, – и все равно после представления они бросились поклоняться ему, как богу, и жертвовать ему все свое лучшее, пока ему это не стало в тягость и он не скрылся из города тайным образом. А через неделю в городе случилась болезнь, люди лежали на улицах, мучаясь животом, но и в изнурении они не переставали петь, кто как мог, даже без слов, которых они не помнили. Таково пришлось им тяжело от этой «Андромеды», что город обезлюдел, и пришлось заселять его вновь жителями из окрестностей.
Единственный в своем роде. Ф. Зиссерман, автор «Пушкина и Великопольского», был единственный в России еврей-гусар. Воевал у белых, арестован ЧК, на допросе заложил всех, расстрелян. Единственный еврей, расстрелянный за дворянско-монархический заговор!
Емкость Пушкин вместил наследие XVIII века и Байрона, а вместить лютый французский романтизм уже не мог. Поэты следующего поколения вместили его, но вместить Пушкина уже не могли. Таковы пределы душевной вместительности.
Жалость «Мне ее жалко, но окружающих ее – тоже» (из письма).
Желание «К сожалению, жизнь сейчас такая, что уходить на свалку по собственному желанию нет возможности» (из письма).
Желание У Платона Пол говорит собеседнику: «Разве ты отказался бы стать тираном, разве тебе не хочется казнить людей и отбирать их имущество?»
Жена «Желание Пушкина перевоспитать свою жену слабело перед ее нежеланием идти этому навстречу» (П. Брандт, цит. Б. Томашевский).
Жена Статистика: женщины чувствуют себя без мужей неполноценными, а мужья – при женах неполноценными.
Жербуаз-зверь: передние лапы как руки, питается травою, живет в норах, как кролик (Ремизов. Россия в письмах), имеется в виду тушканчик. Ср. «Ербуис, заяц земляной» в Акад. словаре 1847 года.
Жизнь «Мы никогда не жили, а только стояли в очереди за жизнью». Три четверти человечества делали то же, но мы почему-то считаем себя вправе сравниваться с четвертой четвертью.
Жизнь «Не до жи́ву».
Жизнь Анекдот: разговаривают два близнеца в утробе: «Знаешь, как-то страшно рождаться, ведь оттуда еще никто не возвращался».
Жизнь Л. Я. Гинзбург: «Жить по Достоевскому интереснее, а по Толстому важнее».
Жизнь есть сон —
Он один, а толкования разные.
Саид Исфаганский
За Додумывать за стихотворением поэта – такая же привычка, как видеть за природою Бога. За одной и той же природой все культуры видят разных богов.
Заграница «Стоит посмотреть, но не стоит пойти посмотреть» (д-р Джонсон).
Закон «При Александре II в армии отменили телесные наказания, так что солдат мог утешаться, что его бьют не по закону, а по обычаю» (М. Н. Покровский). На интеллигентских тротуарах России 1913 года еще витал закон, а на проселках царил сплошной обычай. И все мы шкурой чувствуем («критерий практики»), что обычай в жизни важнее. Как в субботе: если бы все субботние законы исполнялись в точности, мы давно были бы в раю.
«Закон, этот простывший след пролетевшей справедливости».
«Застрелиться, слава богу…» Хотели издавать «Вертера» в «Литпамятниках», я умолял переиздать перевод XVIII века с любыми (но стилистически выдержанными) доработками и переработками – можно даже параллельно с современным переводом, как иноязычный, – но не убедил. Хотя, читая любой перевод ХX века, всякому ясно: не может такой переведенный застрелиться!
Затылок «Ложечка лежала затылком в красной лужице» (Б. Житков. Виктор Вавич).
Звезда Зачем затемнять жизнь отчаянием и тяжестью? «От этого гаснет твоя звезда на небе, а что делать тому бедняку, который уже привык, чтобы она ему светила? Ты его и не знаешь, а он есть. Ради него не должна ты омрачать своей звезды, как бы тебе ни было тяжело» (Е. Гуро. Бедный рыцарь).
Здоровье Не здоровья, а «независимости от здоровья» желал в письмах Лесков.
ПИСЬМО ИЗ ИЕРУСАЛИМА:
…Пишу тебе из Святой земли, куда прибыл благополучно и, ступив на которую, особого трепета не ощутил. Жалко, что не удалось поехать вместе. Ты бы здесь и больше увидела, и лучше бы описала (глядишь, и пригодилось бы для какого-нибудь рассказа). А я, как ты знаешь, новых впечатлений боюсь, по улицам хожу с отключенным слуховым аппаратом и почти зажмурившись, предпочитаю отсиживаться в гостинице.
Помнишь, когда Аверинцев в первый раз был в Иерусалиме, он очень гордился, что его гостиница стояла окнами на Геенну. Вот в нее меня вместе со всей делегацией и поселили, она как раз для конференций средней руки. В лакированных коридорах висят фотографии великих людей, которые там жили: Леви-Стросс, Ален Гинзберг, Чеслав Милош, Ю. Любимов, Деррида. Аверинцева пока еще нет.
Геенна – это расщелина между старым городом и новым городом, по травяным склонам ее сидят художники с мольбертами, а по асфальтовому дну бегают автомобили и автобусы. По ту сторону Геенны стоит старый город – акрополь в аккуратных серых стенах, строенных султаном Сулейманом. Внутри – улички, как коридоры, продираешься сквозь выставленные на продажу рубашки, сумки и ювелирные побрякушки, а у порогов вальяжно сидят и попыхивают черноусые лавочники. Кварталы – христианский, армянский, еврейский и мусульманский. На месте Соломонова храма стоит Омарова мечеть, видом точь-в-точь храм Христа Спасителя, я туда не подходил.
Новый город напоминает одновременно Тбилиси и Ереван. Как Тбилиси, он весь громоздится на склоне, сходящем в Геенну; улицы серпантином, повороты – высший пилотаж для шоферов, вместо проходных дворов – сетка каменных сотов с оградками в пояс человеку, непредсказуемо соединенных лабиринтом лесенок. Вдоль улиц парапеты, из‐за которых торчат черепичные крыши и кипарисные верхушки нижнего яруса. Но все облицовано в один цвет, как в Ереване, – светлый камень, чуть коричневый и серый, притворяющийся неотесанным. Кто строит нечто могучее и бетонное, все равно обязуется драпировать его светлым камнем. На зеленых полянках каменные кубики-кенотафы.
Посредине города – памятник лестнице Иакова: каменная, узкая, крутая, без опор, ступеньки стесаны, чтобы никто не лазил. У въезда в город – конструкция из больших красных полуколес: памятник красной корове из народной поговорки, но саму поговорку наши спутники вспомнить не могли. Говорят, когда в городе стали строить стадион, то вышли протестовать евреи-фундаменталисты
