Она сбросила со лба влажную повязку, потянулась за новой:
- Да, да, - говорит, - но со всеми этими разговорами я уже просто не могу больше. Я чувствую, что не будет мне покоя, пока это не сделано. Пришли его, хоть это и бессмыслица, - потом мне по крайней мере дадут уснуть...
Я нашел парня. Он был в конюшне; они со старым конюхом разглядывали больное копыто, а лошадь уткнулась носом ему в шею. Отвел его в сторону, сказал в чем дело...
- Хорошо, отец, если хочешь - я пойду... Но, пожалуй, от меня больше пользы здесь: лошадь мне верит, а это нужно чтобы дойти до бога.
- Знаю. Она устала и вообще капризна, так что много благодарностей ты не заслужишь... Но все-таки пойди. Ведь не умрешь же ты от этого...
Я помню, он улыбнулся...
Когда мы шли по двору, я думал, как часто он говорит теперь с благоговением об Аполлоне. Когда-то была одна лишь Владычица... Но, конечно, в Эпидавре его научили чтить Целителя, и как-никак они ведь родные брат с сестрой...
Служанки Федры приотворили шторы, чуть-чуть. Она была причесана и опиралась спиной на свежие подушки, глаза ей слегка подсинили... Я ввел мальчика наверх, и он остановился возле ее постели. Неуклюжий, застенчивый таким я его никогда не видел... Его длинные большие руки висели нерешительно, словно задумались. Пробормотал что-то, в смысле ему, мол, очень жаль, что она болеет...
Я обрадовался, что она ответила любезно. Это, мол, приходит и уходит, но сегодня особенно тяжкий день... "Я уже испробовала все средства, кроме тебя. Так сделай, пожалуйста, что сможешь".
Он углубился в себя, - как я видел и у других целителей, - смотрел и думал. Потом положил руку ей на лоб и словно прислушался... Она закрыла глаза. Вскоре он взял руками ее виски и сжал слегка, чуть-чуть нахмурясь и всё с тем же слушающим видом... Через некоторое время он убрал руки, но она прижала их к лицу, так что он подержал еще немного, наконец выпрямился и покачал головой:
- Извини. Но, быть может, станет легче от отвара из ивовой коры?
Она открыла глаза:
- Почему же? Все уже прошло!
- Прошло? - Он снова наклонился посмотреть на нее. - Как странно, я этого не почувствовал. Но я рад, что тебе лучше. Надеюсь, теперь ты сможешь заснуть. До свидания.
Когда мы вышли, я сказал:
- Раз она забыла - я должен поблагодарить тебя за нее.
Он улыбнулся.
- Бог сам это сделал; хотел бы я знать как... Ну ладно, пойду назад к лошади; там случай простой.
В ближайшие несколько дней она посылала за ним еще пару раз. В первый раз я сам его отвел, в следующий был занят и отослал его с ее служанкой... А на следующий день она позвала его снова, но он уехал кататься на колеснице вместе с младшим братом. В конце концов, сказал я ей, он и задержался-то, чтобы помочь малому, и у них не так уж много времени осталось побыть вместе...
У меня еще были дела в Хэлае, где границы были запутаны несколько веков назад. Слишком много я запустил за свои бродячие годы и теперь ездил туда чуть ли не каждый день. На другой вечер я узнал, что Федра снова посылала за Ипполитом, но он не пошел, хоть был во Дворце. Я спросил почему, он ответил совсем коротко:
- Я послал ей лекарство. Оно ей поможет лучше.
- Может быть, - говорю, - но пойди хоть из вежливости. В доме будет легче жить без обид.
- Тогда пойдем вместе, - говорит, - посмотрим, как она себя чувствует.
- Мне некогда... - Пожалуй, я был груб, но не ему было указывать мне, что я должен делать... - Иди, - говорю, - пока не слишком поздно.
Он вышел вместе с ее служанкой. Мы как раз только что поели, он был одет для Зала, в своем большом золотом ожерелье... Тогда я не обратил внимания, а вот сейчас вспоминаю в деталях и пояс его, усыпанный ляписом и кораллами, и только что вымытые волосы, - мягкие, блестящие, - и как от него пахло душистыми травами после ванны...
Я рано ушел наверх со своей сицилианкой, а на другое утро был в Совете, - только к полудню хватился, что его не видно. Его паж сказал, что его не было всю ночь и что он еще не вернулся.
Вообще-то в этом не было ничего особенного, но я пошел спросить у Федры, послушался ли он меня, прежде чем исчез. Она была еще в постели, одна из ее девушек пробежала мимо меня в слезах, со следами побоев на теле... И сама она выглядела дико, словно всю ночь не спала, и всё вокруг дышало ссорой. Она глянула на меня так, будто ненавидела, - но, конечно, никто не мог ей нравиться в ту минуту...
- Откуда мне знать, где твой сын? И какое мне дело?.. Пусть будет где угодно, он был такой странный и грубый вчера!
- Грубый? - говорю. - Это на него не похоже. Что он тебе сказал?
Она продолжала кричать безо всякого смысла. Он бессердечен; врачевание для него только средство удовлетворить его гордость; его научили каким-то дикостям, это уж точно; ей стало не лучше, а хуже, теперь она весь день ни на что не будет годна; пусть он лучше к ней вообще и близко не подходит, но он должен прийти, чтобы хоть извиниться перед ней... И так далее. Я вспомнил про побитую девушку и решил, что она делает из мухи слона, но пообещал, что поговорю с парнем, как только он отыщется. Тут она вскочила, спрашивает, куда он уехал, - при этом я получше рассмотрел ее лицо. Она казалась лихорадочной и похудела, но не постарела от этого, как это бывает у женщин, нет: болезненная, дикая, полностью утратившая свое обычное спокойствие, она напомнила мне ту своевольную девочку в Лабиринте, с влажными волосами, разметанными по подушке, с распухшими от слез глазами... Напомнила впервые со дня нашей свадьбы.
- Он вернется домой, - говорю, - устанет или проголодается и придет. Ты же знаешь, каков он... Когда появится, я его отчитаю. А теперь я пришлю тебе настоящего лекаря, который знает все фокусы своего ремесла, он даст тебе что-нибудь, чтоб ты спала.
Она вдруг схватила мою руку, прижалась к ней, плачет навзрыд... Я не знал, что сказать; просто погладил ее по голове...
- Ох, Тезей, Тезей!.. Зачем ты меня привез сюда?!..
- Только ради твоей чести, - говорю. - Но если тебе там будет легче, то уезжай на Крит.
Она задрожала вся и аж ногтями мне в руку впилась:
- Нет, нет! Не сейчас!.. Я не могу покинуть вас, Тезей, не отсылай меня, иначе я умру!.. - вздохнула и, уже чуть совладав с собой. - Я слишком больна, море меня убьет.
- Ну успокойся, - говорю, - всё будет так, как ты захочешь; поговорим, когда тебе станет полегче.
Мне не хотелось продолжать при женщинах. Я вышел, послал за лекарем... Но мне сказали, что он у принца Акама, которому очень плохо; меня уже искали, чтоб сообщить об этом.
Я пошел к нему - и едва не задохнулся уже в дверях: слуга лекаря кипятил в котле какое-то зелье, и вся комната была полна удушливого пара. Дрова дымили; рабы, стоявшие возле них на коленях в попытках раздуть огонь, разрывались от кашля... Малыш задыхался в своей постели, лекарь лепил ему на грудь какой-то компресс - я их едва разглядел. Заорал, чтоб они убирались вон со всей своей дрянью, пока не задушили его совсем, спросил его, давно ли ему плохо... Со вчерашнего вечера, говорит, а слова - едва выговаривает сквозь удушье.
- Слушай, - говорю, - судя по твоему виду, эти идиоты не много тебе помогли своей вонью. Не знаю, что сегодня со всеми творится... - Дом, казалось, был полон болезнями и унынием, и я от этого почувствовал себя стариком. Снова вспомнились годы амазонки - стремительные, как бег колесницы, когда я знал, зачем я... - Я найду твоего брата, - говорю, - он должен быть где-то близко. Он сможет что-нибудь сделать, лучше этих.
Акам покачал головой и старался что-то сказать, но его опять одолел кашель. Я знал - он не любит, чтобы его видели во время приступов, и поднялся уходить; он ухватил меня за руку, пытаясь задержать, но я подозвал его старую критскую няньку, понимавшую больше всех остальных здесь, и пошел искать Ипполита. Я думал - если болезнь здесь, то лекарь не может быть далеко.
В его покоях был только паж, коренастый парнишка лет пятнадцати. Смотрел в окно... Как только увидел меня, сразу сказал:
- Я знаю, где он сейчас, мой господин: он ушел вниз со Скалы. - Потом увидел мое лицо и добавил: - О нет, государь, всё в порядке, я видел - он там сидит.
- Где? - Я был на грани терпения.
- Сверху не видно, мой господин, надо обойти понизу. Я думал, мне стоит взглянуть; я знаю большинство его любимых мест.
Он не был моим подданным, потому я спросил спокойно:
- Почему ж ты его не привел?
Он изумился:
- О, я никогда не хожу за ним, государь, разве что он мне заранее прикажет.
Я знал, глядя на него, что если я прикажу он мне не подчинится; так иногда знаешь заранее, что собака укусит. Потому просто спросил, что это за место.
- У устья старой пещеры, государь, на западном склоне. Там, где храм Владычицы.
Его построили после Скифской войны в благодарность за победу. Я вспомнил приношения, кровь и цветы и необработанный камень - там, где снова сомкнулись валуны над входом... С тех пор я там ни разу не был, - это была последняя дверь, через которую она прошла при жизни, - но теперь меня так тошнило от всех вокруг, что я пошел сам.
