class="v">Segnius irritant animos demissa per aurem,
Quam quae sunt oculis subjecta fidelibus…
De Arte poetica, v. 180–181.
(Примеч. Корнеля)
To, что дошло через слух, всегда волнует слабее,
Нежели то, что зорким глазам предстает неотложно (латин.).
12
Перевод Ю. Корнеева.
13
Это твой только дар благой —
Что прохожим знаком я становлюсь теперь,
Драмы мастер прославленный,
Что живу и любим, если любим я стал (латин.).
14
Перевод Ю. Корнеева.
15
…да будет он выдержан строго,
Верным себе оставаясь от первой строки до последней.
Перевод М. Гаспарова.
16
Великую силу и важность
Можно (и скромным словам) придать…
Перевод М. Гаспарова.
17
Перевод Ю. Корнеева.
18
СЕНЕКА, О МИЛОСЕРДИИ, кн. I, гл. 9.
Божественный Август был милосердным государем, если, конечно, судить о его поступках лишь со времени прихода к власти: когда республикой управляло несколько человек, он, хотя ему тогда едва исполнилось восемнадцать, уже обагрил кинжал в крови друзей, строил ковы против консула М. Антония{138} и злоумышлял на его жизнь, а также участвовал в проскрипциях.{139} Но вот когда Августу минуло сорок, он, находясь в Галлии, узнал, что Л. Цинна, человек недалекого ума, составил против него заговор. Августу донесли, где, когда и каким образом его собираются убить: один из заговорщиков оказался предателем. Август решил покончить с мятежником и собрал на совет друзей.
Ночь перед этим выдалась у него тревожная. Он думал о том, что ему предстоит осудить на смерть юношу знатного происхождения, ни в чем худом до тех пор почти не замеченного и к тому же внука Гн. Помпея.{140} В свое время он продиктовал проскрипционный эдикт за ужином с М. Антонием, но сейчас не решался отнять жизнь даже у одного человека. Он тяжело вздыхал, у него вырывались бессвязные и противоречивые слова. «Как! — говорил он. — Я терзаюсь, а мой убийца останется свободен и безнаказан? Ужели избегнет кары тот, кто заносит меч над моей головой, столько раз пощаженной гражданской войной и уцелевшей в стольких морских и сухопутных битвах, тот, кто теперь, когда я умиротворил и сушу и моря, собирается не просто убить меня, а принести в жертву?» (Заговорщики намеревались осуществить свой замысел во время жертвоприношения.) Затем он смолк, после чего опять возвысил голос, еще сильнее негодуя не столько на Цинну, сколько на самого себя: «Зачем ты живешь, если стольким желанна твоя смерть? Когда же прекратятся казни? Когда перестанет литься кровь? Я стал мишенью для всей знатной молодежи, точащей на меня свои кинжалы. Стоит ли жить, когда нужно губить многих, чтобы не погибнуть самому?» Наконец Ливия, его супруга, прервала мужа: «Хочешь послушать совет женщины? Поступи как врачи: когда не помогает обычное средство, они прибегают к противоположному. Суровостью ты ничего не добился: за Сальвидиеном пришел Лепид, за Лепидом — Мурена, за Муреной — Цепион, за Цепионом — Эгнатий,{141} не говоря уже об остальных, стыдящихся теперь своей дерзости. Прибегни наконец к противоположному средству — милосердию. Прости Цинну: намерения его раскрыты, он не в силах тебе повредить, зато может умножить твою славу».
Обрадованный тем, что нашел в жене единомышленницу, Август поблагодарил ее, немедля отпустил прибывших на совет друзей, велел позвать Цинну, распорядился принести для него второе кресло и, отослав посторонних из своего покоя, начал: «Первое, о чем я тебя попрошу, — не перебивать меня и не позволять себе никаких возгласов во время моей речи; ты получишь возможность говорить после нее. Я встретил тебя, Цинна, в стане моих врагов: ты не просто присоединился к ним, но был моим недругом в силу своего рождения.{142} Я сохранил тебе жизнь и вернул отчее наследие. Сегодня ты так счастлив, так богат, что победители завидуют тебе, побежденному. Ты стал домогаться жреческого звания, и, в обход многих соперников, чьи отцы были моими соратниками, я дал тебе его. И вот, после всех моих благодеяний, ты задумал меня убить!»
При этих словах Цинна воскликнул, что такая безумная мысль ему и в голову не приходила. «Ты плохо держишь слово, — остановил его Август. — Мы же уговорились, что ты не будешь перебивать меня. Повторяю, ты задумал меня убить». Тут он изложил замысел заговорщиков, назвал место, день, имена соучастников и того из них, кто нанесет удар. Затем, видя, что Цинна потупился и молчит не столько из уважения к их уговору, сколько подавленный тяжестью улик, он спросил: «Какую цель ты преследуешь? Самому стать принцепсом?{143} Клянусь Геркулесом, плохи дела нашего государства, если я — единственная преграда между тобой и властью! Ты и свой-то дом не умеешь защищать: на днях какой-то вольноотпущенник выиграл у тебя тяжбу в суде. И ты не придумал себе занятия полегче, нежели бороться с Цезарем? Что ж, борись, если я один — помеха на твоем пути. Но согласятся ли на твое возвышение Павлы, Фабии Максимы, Коссы, Сервилии и еще целая толпа нобилей — да не таких, которые лишь кичатся пустыми титулами, а таких, которые по заслугам чтят статуи предков?» Не будем воспроизводить речь Августа целиком: она заполнила бы собой почти все наше сочинение, ибо достоверно известно, что он говорил более двух часов, дабы затянуть эту пытку — единственную, которую уготовил виновнику. «Цинна, — заключил он, — я вторично дарую тебе жизнь: в первый раз я подарил ее врагу; теперь дарю изменнику и отцеубийце. Пусть же с сегодняшнего дня начнется наша дружба. Посмотрим, кто из нас великодушней — я, даровавший тебе жизнь, или ты, кому предстоит расплатиться за нее». После этого он предложил Цинне консулат, упрекнув его за то, что тот сам не отважился выставить свою кандидатуру. У Августа не было с тех пор друга вернее, чем Цинна, назначивший его своим единственным наследником, и больше никто не устраивал заговоров против него.
19
Перевод Ю. Корнеева.
20
Перевод Ю. Корнеева.
21
Перевод
