Глава 48.
Продолжение прогулки по родине.
Война надвигалась медленно, но надёжно. Без остановок, а если таковые были на фронтах, то о них никто из насельников монастыря не знал. Монастырь особенно не паниковал, не нервничал и вообще вёл себя тихо. Но стоило войне сделать рывок в его сторону — и тут же возобновлялись прежние разговоры с элементами паники средней тяжести. Женщины бегали по кельям и занимались любимым занятием: нагоняли ужасы и попутно проверяли прочность мочевых пузырей у соседок. С глазами, полными ужаса, вещали:
— Немцы евреев и коммунистов расстреливают! — почему неизвестные немцы столь жестоко разделывались с этими двумя категориями граждан — объяснений никто не давал. Находились и такие, кто говорил:
— Им виднее…
— …мужиков кастрируют!!! — непонятная "кастрация" наполняла глаза женщин ужасом, но был ли тот ужас больше, чем ужас от расстрелов евреев и коммунистов — разницу уловить не мог.
Мужчин слухи о надвигающейся кастрации почему-то не волновали, и они как-то непонятно ухмылялись… "Кастрируют" по звучанию было похоже на "стригут", но для вхождения в глубокий сравнительный анализ двух слов у меня не было ни ума, ни знаний.
— Женщинам груди отрезают! Детей убивают! — это было понятно, но и такое не пугало: как пугаться, если ни разу не видел удаления грудей и убийство детей!? С чем сравнивать, если ничего, кроме редкого и лёгкого подзатыльника от сестры, не получал?
— Минск взяли!
Страхи о расстрелах "евреев и коммунистов" не пугали насельников монастыря так, как "отрезания грудей женщинам" и "убийство детей".
— За убиваемых евреев и коммунистов никто в обители не переживал… — каким-то ленивым тоном заметил бес.
Согласен с напарником: не было поводов у насельников "святой" обители волноваться за свою судьбу, если ни к еврейству, ни к коммунизму не были прислонены никакой частью своих тел:
— Да гори они все синим огнём!
И ещё одна уверенность утешала:
— Перебьют "товарищей" — на этом война и кончится — насельники никак не могли допустить, что враги, изведя указанные две позиции из евреев и коммунистов, займутся ими.
Откуда в бывшем монастыре, а ныне "люмпен городе", было взяться евреям? Что, евреи сидят и ждут, когда придут враги?
Страх с отрезанием грудей у женщин был ужасен, но понятен, но что такое "минск"? Кто и у кого "взял" его? Кто дозволил? разрешил!? Почему кто-то неизвестный отдал "минск" немцам? — и монастырцы продолжали мирно спать потому, что не были ни евреями, ни коммунистами, а Минск видели на большом удалении от подаренных им советской властью монашеских келий.
Как крепко, и какой процент жителей города верили, что прущих с запада врагов кто-то остановит и "даст укорот" — этого не знаю, но что они не сидели сложа руки — могу поручиться.
Страхи и ужасы подчиняются законам: они пугают до определённой нормы и достигнув пика — перестают быть страхами. Напуганные устают от собственных страхов и, набоявшись вволю, заполняются иными мыслями:
— А так ли всё на самом деле!? И с чего начнут враги, когда дойдёт очередь и до меня!? Ведь это так интересно!
Враги — врагами, но пропитание промышлять нужно и паника о зверствах наступающих врагов не сказывалась на аппетите паникёров. Паниковать — паникуйте, на здоровье, но только до обеда и не до такой степени, чтобы терять аппетит! Почему страхи не убивали аппетит — вопрос ждёт научного толкования. Короче: вопрос о пропитании не исчезал, оставался на месте и с каждым днём становился всё более "актуальным". Но тогда об "актуальности" ничего не знали, а просто хотели есть. Когда приходило время положить что-то в желудок, то недавние паникёры забывали о грядущих ужасах:
— Коммунистов и еврее видели, выдержали, выстояли, теперь посмотрим на тех — вот они рассуждения скрытых врагов "страны советов"!
Две заботы у простых людей во всякой войне: наполнить желудок и не потерять голову. Указанные заботы можно поменять местами, но от перемены ничего не изменится. Вольный допуск, или, что ещё хуже — "бесовские внушения", но вот это, великое: "война — войной, а обед — по расписанию", родилось в монастыре в "сорок первом грозном" и никак не позже! Если сегодня кто-то возразит нам — готов согласиться на условии: да, возможно, поговорка была в зачатии, ещё не оформилась, но идея "обеда по расписанию" уже витала в атмосфере монастыря!
У юристов есть понятие о "естественных законах", кои и писать не нужно. "Закон о поддержании плоти пищей" входит в группу "естественных законов".
Какие "картины" могут возникнуть сегодня, если новая военная паника "овладеет умами" граждан? Чем и как поведение сегодняшних граждан будет отличаться от метаний людей видящих неизбежность оккупации? С названием "ни сегодня — завтра"? И будет ли разница? Или "будут внуки потом — всё опять повторится сначала"? — это из нашей любимой песни…
Всякая паника имеет окрас. У военной — свой, у паники "дефолт" — свой. Что станут делать граждане, кому сегодня за семьдесят и кто хорошо помнит "огненные годы"? И не совсем "огненные", а так, чуть-чуть с запахом гари, как у меня? Правильно: граждане кинутся в торговые точки скупать всё, что будет в продаже на миг с названием "паника"!
"Приоритетными" товарами, как и прежде, будут следующие:
а) соль (хлористый натрий) любой степени чистоты и в любом количестве,
б) спички. Ящиками! Миллионами коробок!
в) — Керосину набрать! Любой степени очистки! Бочку! Если удастся — цистерну! Цистерна лучше… надёжнее… Надолго хватит!
г) свечи стеариновые в неограниченном количестве! Столько, сколько будет необходимо до конца дней моих! А так же
"крупывсякиеиразныемылосахарсольспичкиниткитканилюбыеивнеограниченомколичествеиглыкшвейныммашинкамиглкипростыеивсякие!!!
— Ничего не забыл!?
— Мыло, мыло не забудь! Тыщу кусков любого мыла и любого качества!!! Можно и жидкое! Можно и "дегтярное"… от вшей — сделав запасы из указанных позиций, я успокоюсь и буду готов смело встречать "лихую годину" и "огненные годы" любой длительности.
— Это сейчас ты такой грамотный, а тогда никто и ничего худого впереди не видел. Не представлял и в малой степени то, что ожидает.
Человеческие уверенности: "куда хуже!? Худшее вроде бы прошло, кончилось, будем ждать улучшений"!
Информация о "жизненно необходимых вещах", коли были упомянуты выше, и до сего дня хранится в "долгосрочной" памяти у граждан, побывавших в войне. Граждане тех лет сегодня старые, многое забывшие, но список необходимых товаров для успешного отражения возможной грядущей войны остался на "скрижалях" их памяти навсегда. Список "жизненно необходимых товаров" неуничтожим! Как надпись на видеокассетах в хранилищах ОРТ: "не стирать! Хранить вечно"!
Итак, на одни отцовы руки было четыре, требовавших пищевых калорий, рта. Каждый день! Если пользоваться старинным языком, то глава семьи мог сказать так:
— Сам-пят — означало бы, что семейство его состояло из пяти требующих пропитания тел.
Трамваи прекратили бега по улицам города, и отец лишился работы. Одна статья дохода исчезла, и на "сцену" в роли спасительницы семейства от голода вышла мать: она ходила на подённую работу в городское овощехранилище. Война приближалась, но городское хранилище овощей продолжало что-то солить и запасать. Была ли это наивность? Или те, кто организовывал подобные работы, не верили в возможность прихода врагов в город? Или верили, но не сдавались? Или работали по инерции? Или потому, что безделье в тревожное время тяжелее и хуже работы? Героические люди! И сегодня историки говорят, что когда первые немецкие мотоциклисты въехали в город, то в одной из пивнушек они застали граждан города мужского пола, мирно и с удовольствием распивающих интернациональный напиток. Рассказывают также, что уставшие от захватов чужой земли враги и себе потребовали пива. Вне очереди, разумеется. Последний эпизод считаю фантастикой. Лёгкой, из разряда "бреда сивой кобылы", но фантастикой. Но если его обыграть кинематографом — ничего, может получиться смешно.
Паниковал ли я? Если бы знал, что это такое, и как это делать — паниковал бы. Единственное, что тогда волновало — предстоящее и неизбежное отрезание грудей у матери. Пробовал представить процесс удаления материнских грудей, но ужасные картины долго в воображении не держались: как это у матери на груди вдруг может быть ровное место!? Точно так же, как у меня и отца!? Как будет происходить сам процесс удаления грудей? Страшно и отвратительно, а главное — для чего это? А где тогда брать молоко для младшей сестры?
Предстоящий и неизбежный процесс отрезания грудей у матери по страху был выше, чем самому быть убитым какими-то неизвестными немцами. В деталях представлял свою смерть так: кто-то с названием "немец" ухватит за мои тощие ноги, раскрутит над головой, и сделав не мене трёх оборотов, ударит думающим местом об угол кельи! А что будет потом? Но
