надо,
Власть Советов признае-ом!
Деревня, издали казавшаяся дремотно-тихой, сразу ожила. В домах настежь распахивались окна; из-за горшков с цветущей геранью выглядывали бородатые мужики, полнолицые женщины и девушки; они радостно улыбались, видя, что у всех верховых на фуражках — красные ленты. А Васька Ольхин быстро поворачивался в седле, как на суку ястребок, и приветливо махал всем рукой.
— Встречай! Готовь столы!
Разведчики скакали к сборне. Увидев верховых, из сборни выскочил высокий рябой старик с кудлатой бородой, дюжий в плечах, в длинной ситцевой рубахе, перетянутой на бедрах домотканым поясом. Прикрывшись ладонью от солнца, он взглянул на всадников, потом крикнул что-то в окно сборни и рванулся через улицу. За ним от сборни бросились еще трое мужиков; они понеслись переулком, по зарослям бурьяна, к речке.
Осадив коня у сборни, Ольхин закричал:
— Эй, мужики! Куда вы? Стой! Эй, дурьи головы! Свои! Партизаны!
Проскочив гулкий дощатый мостик на речке, мужики ворвались в густое мелколесье. Там, где бежали они, встряхивались кусты, пересыпая блеклой листвой. Ольхин недоуменно осмотрел себя и товарищей.
— Что же они побежали? Не верят?
— Дьявол их поймет, — лениво ответил Мохов. — А ну, дай табачку, дружба.
Из-за угла сборни выбежал коренастый человек, по виду солдат-фронтовик, с пушистыми усами и гладко выбритым подбородком.
— Убежали, гады! Убежали! — закричал он, показывая на речку. — Бить бы надо! Чего не били?
— А они кто? — спросил Ольхин.
— Староста, понятно! Жила! Чтоб ему, жиле, на сук напороться! Да два пчеляка с ним, да один — так, обыкновенный кровосос, прижимала! Ага-а, почуяли, гады! — Усатый потряс в сторону речки большим кулаком, потом взглянул на разведчиков и расправил пушистые усы. — Ну, ребята, здорово! — сказал он с достоинством, как говорит хозяин, принимая гостей. — Я — Глухих. Тайный большевик здешний. Заждались мы вас, заждались! Из Пихтовки?
— Нет, в Пихтовку идем.
— В Пихтовку? Да откуда?
— Издалека. От самой Бобровки.
— Вот те на! — удивился Глухих. — Ждали с гор, ан подплыло низом. На соединение? Ну, наша берет!
— Большевик, говоришь? — Ольхин слез с коня. — Пойдем в сборню.
Двое разведчиков ускакали обратно, а Васька Ольхин вскоре вышел на крыльцо сборни и объявил толпившемуся люду, что сегодня в деревню вступит партизанский отряд.
Толпа рассыпалась по домам. Деревня стала торопливо готовиться к встрече «партизан». Мужики кололи дрова. Женщины копали на огородах сочный картофель, опустошали огуречные гряды. Ребятишки ловили на варево молодых петушков. Из всех труб повалил дым.
VI
Мужики встретили отряд у околицы. Какой-то бедно одетый старичок, с выбившимся из-под рубахи крестом, следуя старинному обычаю, поднес на полотенце Повалихину хлеб-соль, хотел, видно, сказать что-то важное, особенное, от всего сердца, но только прижал руки к груди и горячо прошептал:
— Господи, дождались-таки! Милости просим, сыночки! Милости просим! Будьте как дома!
Народ, шумя, кинулся к солдатам.
В каждом доме столы были заставлены разной крестьянской снедью. Оголодавшие солдаты накинулись на еду с жадностью. Смеясь и балагуря, хозяйки все подносили и подносили еду: куриную похлебку, окрошку, разные каши, квашеную и чистую сметану, холодное молоко в кринках, малину, сотовый мед…
А пока солдаты обедали да отдыхали, истопились бани. Весь отряд пошел мыться. Бани, расположенные цепочкой за огородами, по берегу речки, наполнились плеском, шипением, разноголосицей. Солдаты до одурения хлестали друг друга вениками, бегали охлаждаться в речку, опять парились и, захлебываясь, пили заботливо припасенный в предбанниках ядреный домашний квас.
По берегу речки ходил бедно одетый сгорбленный старичок с крестом на груди, останавливался у каждой бани, участливо осведомлялся:
— Довольны ли, сынки, а?
Солдаты кричали:
— Ох, папаша, хорошо!
— Души разомлели!
— Воды-то горячей хватает? — не унимался старик. — Ась? А веники есть? Пар есть?
— Всего довольно, папаша!
— А то вон, сынки, в мою баню. Банешка с виду никудышная, а уж пару в ней, пару! Шли бы в мою баню, а?
Вечер выдался прохладный, ветреный. Мошка сбилась в низины, где было тише. Совы кружили над падями, выслеживая мелкое зверье. На темном небосводе валялся край чаши месяца, — казалось, кто-то уронил ее, разбил, рассыпав вокруг золотые осколки.
В деревне было шумно. В нескольких местах собрались большие толпы деревенской молодежи и солдат. Гремели голосистые гармони, взлетали песни, земля гудела под каблуками казенных сапог.
Васька Ольхин поил коня в речке. Послушав радостное биение вечерней жизни деревни, он засмеялся тихонько, приглушенно, словно от легкой и приятной щекотки.
Возвращаясь в деревню, Васька Ольхин увидел парня и девушку. Они сидели под березой, опустившей над речкой длинные ветки. Ольхин прошел мимо, но его окликнули:
— Обожди-ка, дружба…
Ольхин узнал голос Мохова, остановился, вытащил кисет.
— Табачку, что ли?
— Дай на цигарку, если есть, — ответил Мохов, подходя. — Только я не из-за табачку тебя… — Свертывая цигарку, он зашептал: — Вот, дружба, канитель какая получается! Сидит со мной вон молодая вдовушка. Фанькой зовут. Эх, бабочка, скажу я тебе! До чего хороша! Да и бойка же! Она, не поверишь, так и льнет ко мне. Что, говорит, товарищ партизан, не целуешь, а? Видал? А я сижу, как дурак, глазами на нее хлопаю…
— Это отчего же? — поинтересовался Ольхин.
— Понимаешь, не могу! Совесть не позволяет. За кого она меня считает, ты это соображаешь? Вот то-то! Эх, а бабочка хороша!
— Иди-иди. Ждет ведь.
— Нет, пропащее мое дело!
Сердито дымя цигаркой, Мохов безнадежно махнул рукой и поплелся к Фаньке.
— Да, дела… — неопределенно заключил Ольхин.
Капитан Повалихин встретил и провел эту ночь внутренне затихшим и умиротворенным, с таким сознанием, будто счастливо переборол опасную болезнь и теперь точно знает, что способен держаться на ногах.
Утро выдалось хмурое, но Повалихин уже не чувствовал над собой тяжелой власти угрюмой и дикой тайги…
Дородная хозяйка поставила на стол в горнице сковороду с яичницей, а в больших деревянных чашках — пышные шаньги с творогом и сотовый мед.
В кухню кто-то пришел, громко спросил:
— Товарищ командир чай пьет? Ага, мне надо его…
В горницу ввалился коренастый человек с пушистыми усами. Он поставил у двери винтовку.
— Чай с сахаром, товарищ командир!
— Благодарю, спасибо…
— Как спалось? Клопы не донимали?
— Нет, хорошо спал.
— А я к тебе, товарищ командир, по важному делу, — сказал усатый, подсаживаясь к Повалихину. — Я — Глухих, в здешних большевиках состою.
— Ага, так-так…
— Так вот, тебе в отряд пополнение собрал. Тринадцать молодцов, один к одному! Ружьишки, понятно, свои. А ребята все — огонь, а не ребята! — Глухих хлопнул капитана по плечу: — Ну, что скажешь?
Этого не ожидал Повалихин и, глуповато мигая, смущенно пробормотал:
— Да-да, это хорошо. Тринадцать, говоришь? С оружием? Ну что ж… — Он прислонился к косяку окна и
