Прикамье загоралось бабье лето. На земле было просторно и солнечно. В черных лесах шел тихий листопад. На звонких озерах в пойме табунились утки. Заботливое зверье строило зимние жилища. Воздух был насыщен крепкими запахами увядания. Но в полях уже шло обновление — поднимались пушистые озими. Как всегда, спокойно и величаво свершался мудрый закон земли.
Казань,
1937—1940 гг.
РАССКАЗЫ
ОГОНЬ В ТАЙГЕ
I
У безыменной таежной речки, на небольшой елани, оцепленной молодым ельником, солдаты вырыли могилу. Закончив работу, Мохов отбросил лопату, сел на бугор свежей земли, вытащил из-за голенища правого сапога истертый сатиновый кисет. Мохов знал, что в кисете нет и табачной пыли, но все же развернул его, пошарил пальцами в углах и проворчал:
— Ну и жизнь!..
Васька Ольхин присел рядом:
— Курева нет?
— Жизнь, говорю, за глотку берет, вот что!
— Жизнь — она такая… — равнодушно ответил Васька Ольхин. — Да… Не всякий по душе жизни.
Мохов недовольно повел глазами:
— Скажи на милость! Это я ей не по душе?
От речки долетели голоса солдат.
— Несут, — сказал Ольхин, вставая.
Вскоре на елань вышла похоронная процессия. На березовых жердях, обтянутых брезентом, солдаты несли двух своих товарищей. Шагали солдаты тяжело, смотрели хмуро. Горестно шептали:
— Вот как на чужбине-то…
— И поплакать некому: ни одной бабы!
— Дома бы как подобает, с ладаном…
Похороны прошли торопливо. Только процессия остановилась у могилы и отряд развернулся на елани, тяжелой походкой подошел капитан Повалихин — полнотелый, с усталым и озабоченным лицом, в запыленном френче и ободранных хромовых сапогах. Он заглянул в могилу и, отступив на шаг, взмахнул маленьким березовым веником, которым защищался от гнуса.
— Опускай!
Над тайгой прогремел залп, второй, третий…
Солдаты начали бросать в могилу прощальные горсти земли. Бросали молча, опустив глаза. А Мохов, сматывая веревку, мрачно прошептал:
— Спите, братцы! Встретимся скоро…
Ольхин строго одернул его:
— Брось каркать!
Через минуту капитан Повалихин ушел к речке, сел на прогнившую колодину. Речка шла неровно — то умолкала, точно прислушиваясь к гомону солдатского бивака, то начинала гулко, встревоженно рокотать, прыгая по камням, ныряя под нависшие с левого берега поваленные бурей ели и пихты. За речкой, на болоте, кто-то хлюпал, метался по камышу, — видно, играли крысы.
Повалихин сдавил ладонями виски:
— Что же делать?
II
На исходе весны Повалихин в чине поручика ходил в поход по степным волостям. Там он жестоко разгромил и сжег несколько повстанческих селений. Возвратись в губернский город, он надел новый китель из английского сукна с капитанскими погонами и прочно занял видное место в офицерском обществе. И тогда многие решили: этот с виду флегматичный человек, рано начавший полнеть, с небольшой лысинкой, тщательно замаскированной редкими светлыми волосами, быстро начнет подниматься по лестнице табели о рангах, щуря теплые карие глаза, учтиво пожимая руки друзей мягкими подушечками своих ладоней, а если нужно — грубовато расталкивая друзей широкими пухлыми плечами…
В июле поднялось восстание в Пихтовке — в глубине тайги. Узнав об этом, капитан Повалихин немедленно добился аудиенции у командующего военным округом генерала Миропольцева и заявил, что желает возглавить карательную экспедицию. Генерал охотно согласился. Развалясь в кожаном кресле, он долго и нудно давал инструкции. Повалихин нетерпеливо потирал руки. Когда генерал прервал речь, спросил:
— Разрешите?
— Да-да.
— Если позволите, ваше превосходительство, — Повалихин учтиво наклонился, — я возьму отряд вдвое, меньше, чем вы предложили. Надеюсь, будет достаточно.
— О! — воскликнул генерал. — Надеетесь?
— Уверен, ваше превосходительство!
В распоряжении генерала Миропольцева было мало войск (мобилизация в деревнях шла плохо), и он, не задумываясь, решил:
— Прекрасно! Очень рад!
Капитану Повалихину предложили идти с отрядом в спешном порядке: в штабе военного округа ожидали, что восстание, точно ветром подхваченный огонь, быстро раскинется и пойдет полыхать по всей таежной округе.
Капитан вышел в тайгу с чувством полнейшего довольства собой. Но в таком состоянии был недолго. Он родился и вырос в тихом, уютном имении на Волге, привык к добродушному плеску могучей и вольной реки, к бескрайним лазоревым просторам степей, покрытых легким небом. Он в первый раз попал в тайгу и, только вступив в нее, сразу почувствовал себя маленьким и беспомощным. Тайга придавила его глухотой сумеречных падей, ночными шорохами, терпкими запахами заживо гниющих в болотах трав…
Путь оказался очень трудным, Отряд шел плохо проторенными дорогами, а иногда — тропами. В некоторых местах тропы завалило свежим буреломом, и отряду, имевшему небольшой обоз, приходилось расчищать путь топорами.
Стояло жаркое лето. Хмурые волны тайги лениво и безмолвно плескались вокруг лысых сопок. Престарелые ели и пихты, обряженные у комлей мохом, устало свешивали тяжелые ветви. Земля была опутана травами; они источали прогорклое, душное тепло. В болотах цвела вода, и жирная зелень ее кишела гадами, а хилые березы, с детства отравленные гнилью, стояли на кочках понуро, свесив ветви, задыхаясь от мерзких болотных испарений. В распадках, где толпилось чернолесье, грустно звенели на камнях речки. Песчаные отмели речек были избиты следами больших и малых зверей, усеяны костями и перьями — к воде тянулось все живое и здесь или спасало жизнь, или теряло ее. Пахло гарью: где-то горела тайга. Небо затягивала седая мгла; оранжевое солнце билось в ней и, казалось, часто теряло свой путь и плутало над землей бесцельно.
Места, по которым шел отряд, были заселены редко. Всюду народ относился к отряду враждебно. Только появится разведка у заимки или деревеньки — народ бежит в тайгу. Солдаты питались плохо. В покинутых селениях обшаривали все амбары, кладовые, сараи и очень немного находили муки или хлеба. Приходилось кормиться одной зеленью. Нигде не удавалось достать лошадей, шли пешком. За неделю молодые солдаты, недавно мобилизованные и непривычные к тяготам походной жизни, потеряли воинскую выправку и бравый вид — оголодали, оборвались, обросли, исцарапали искусанные мошкой лица… А до Пихтовки оставалась еще половина пути. Да какого пути! По слухам, дальше он был еще труднее. Повалихин скоро убедился, что его непривычный к тайге отряд не выдержит испытаний и, пока доберется до Пихтовки, выбьется из сил…
Надо было как-то облегчить поход. Но как? Сам Повалихин, сколько ни ломал голову, не мог придумать ничего дельного. Созвал офицеров. Они повздыхали-повздыхали — и тоже не дали хорошего совета. С той поры Повалихину стало еще тягостнее. Стараясь поддержать боевой дух солдат, увлечь их за собой, Повалихин стал держаться проще, пытался показать, что он наравне со всеми делит трудности похода: шел обычно впереди отряда, если приходилось, брал топор и расчищал дорогу, иногда ел из одного котелка
