— Спаси вас Господь, — отозвался молодой человек. — Как сможете, зайдите в собор, спросите диакона Петара — это я — или пресвитера Томаша.
Шагнул из катерка на пристань и заторопился в собор. По следам его тянулась дорожка из капель, священнические одежды хлюпали водой.
Дядя Томаш сидел над грудой бумаг, делая пометки в толстой книге.
— Петар… — начал неодобрительно. Потом рассмотрел чужое пальто, капающую из-под него воду и схватился за голову: — Что случилось, мальчик мой?!
— Дядя, мне бы п-переодеться в сух-хое и с-согреться к-как-нибудь, — в теплом помещении Петара охватила запоздалая дрожь.
— Конечно, конечно… Эй, кто-нибудь, Иона вас забери! — открыв дверь, рявкнул Томаш в коридор. Отдал распоряжения подбежавшим служкам, сам достал из шкафчика запасной комплект белья и вручил племяннику:
— Переодевайся… Великовато, конечно, будет, но хоть сухое. Говорил я тебе, перебирайся жить в орденские кельи, сейчас бы забот не было.
— Мама, — напомнил Петар, с наслаждением скидывая мокрое.
— Марженка, да, да, — отозвался дядя мрачно. — Ничего, подобрали бы компаньонку из неболтливых… Так, выпей-ка вина, — за спиной Петара звякнуло и забулькало. — Освященное, из личных запасов. И рассказывай живо, что произошло!
Томаш слушал не прерывая, только передал племяннику принесенную служкой новую сутану и отослал того прочь. В конце рассказа уточнил:
— Значит, ты спас утопающего и теперь Божьей милостью уже не боишься открытой воды?
— «К Господу воззвал я в скорби моей, — и Он услышал меня», — покачал головой Петар, цитируя памятную каждому иониту книгу пророка. — «Из чрева преисподней я возопил, — Ты услышал голос мой».
— Конечно, конечно, уверовавшего Господь из чрева кита добудет, — сказал отвлеченно дядя Томаш. Пальцы его словно играли органную фугу на заваленном бумагами столе. — Петрачек, так ведь это чудо! — воскликнул он с жаром.
Петар вздрогнул.
— Да, дядя, я и сам так…
Пресвитер перебил его:
— И как удачно! Сегодня совет, и я еще могу устроить, чтобы тебя взяли на Большую Бойню!
— Большую Бойню?!
— Ну да, конечно, конечно, Иона тебя забери! Это чудо открыло перед тобой все дороги! Хорошо справишься — станешь викарием, а там и до приходского настоятеля недалеко, уж я расстараюсь… — Выцветшие голубые глаза Томаша горели вдохновением, кольцо присоленных временем сивых волос словно вздыбилось вокруг тонзуры. — Согрелся, обсох? Все, иди, иди — будешь паству исповедовать, а после обеда сам епископ исповедует тебя, я договорюсь… Иди, сказал я тебе!
И так же, как недавно мать, вытолкал Петара за дверь кельи, не обращая внимания на недоумение племянника. Разве что сам не закрылся внутри, а поспешил по коридору прочь. Молодой человек проводил взглядом солидную фигуру дядюшки, сказал тихо:
— «И было слово Господне к Ионе: Встань и иди в Ниневию — город великий и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня».
* * *
Утренняя месса уже закончилась, прихожан в соборе осталось немного. Десятки свечей горели на поставцах, придавая высокому собору подобие уюта. Живые отблески огоньков делали теплее синие и зеленые лучи света, падающего через витражи.
Собор строили монументальным и аскетичным одновременно. Длинные ряды скамей для прихожан пустовали; на кафедре проповедника, с учетом специфики ордена выполненной в виде носа корабля, сейчас тоже никого не было. Скульпторы постарались: корабль как бы продолжался на левую стену собора, на нем стояли бронзовые мореплаватели — те, что везли Иону и спаслись из шторма, отдавшись на волю Господа. Были изваяны мореплаватели почти в человеческий рост, на лицах их застыли разные выражения — от скорби по Ионе до радости избавления от бури.
Впрочем, мало кто смотрел статуям в лица. На уровень голов молящихся приходились колени. Глянцевые, блестящие, куда ярче лиц. Вот и сейчас несколько женщин бормотали молитвы с просьбами о заступничестве, крестились, утирая слезы, и полировали бронзовые колени прикосновениями губ и лбов.
Не иначе, матери и жены тех, кого ждет завтра Большая Бойня. На правую сторону храма они старались не смотреть.
Там во всю стену по нарисованному бурному морю плыл гигантский деревянный кит. Изо рта его выглядывал Иона, держа в руке свиток с заветом Божьим, а на боку кита тускло переливались бронзовые таблички. Каждая табличка — имя погибшего в море, а то и не одно.
Была в подбрюшье кита и табличка с именами отца и братьев Петара. Сам прибивал. Мать тогда, пятнадцать лет назад, ходила в собор дважды в день: на утреннюю службу и вечернюю. Ставила свечи, подступала к киту — и гладила, гладила эту табличку…
Так прошло девять дней после смерти, минуло сорок. На сорок первый Петар проснулся от звуков беседы. Это было странно: он уже привык, что мать в это время в церкви, а тут не только дома, но и разговаривает с кем-то едва ли не весело!
Марша сидела в кресле, полузакрыв глаза, и с улыбкой с кем-то беседовала. До Петара донеслось:
— А я-то как рада снова тебя слышать, коханый мой! Все глаза выплакала, думала, что навсегда вас с мальчиками потеряла… Мальчики ведь тоже с тобой? Ничего, с ними я позже перемолвлюсь, сейчас ты со мной поговори. А, вот и Петрачек поднялся! Петар, к нам вернулись твои отец и братья!..
С тех самых пор, все пятнадцать лет, мать говорила с незримыми и неслышимыми собеседниками. Рассказывала им обо всех делах, получала какие-то ответы. Предсказывала погоду…
В церкви молились за нее ежедневно. Трижды дядя Томаш мольбами и угрозами заставлял ее пройти обряд изгнания бесов. Она подчинялась, после три дня тихо плакала, затем вновь веселела: собеседники возвращались. Когда брат явился уговаривать Маршу на четвертый раз, вмешался ставший подростком Петар:
— Это не бесы, дядя. Мама просто больна, сильно больна… Что бы это ни было — она сама этого хочет, сама призывает и удерживает. Не мучай ее больше.
— Конечно, конечно! Предлагаешь ничего не делать для ее спасения, Иона тебя забери?! — выкрикнул Томаш.
— Невозможно спасти того, кто не желает спасения, дядюшка, — тихо возразил Петар. — Все, что мы можем сделать, — молиться за нее и вести праведную жизнь. Определи меня в семинарию, я стану священником.
Томаш почесал в затылке, прикинул что-то — и крепко обнял племянника:
— Станешь мне достойной сменой, Петрачек.
У исповедальных кабинок неловко маялись несколько человек, ожидая очереди. Две кабинки стояли пустыми: не нашлось свободных исповедников. Обычно столько и не нужно было, но забот перед Большой Бойней хватало всем. Петар сделал приглашающий жест и прошел на священническую половину исповедальни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
