Выездной Плисецкая стала уже тогда, когда Серова в КГБ сменил Александр Николаевич Шелепин. Она написала письмо Хрущеву, и оно возымело действие. Ее письмо обсуждалось на президиуме ЦК. Хрущев, как он сам вспоминает, предложил:
— Давайте разрешим ей поехать за границу.
— Она не вернется. Она останется за границей, — послышались возражения.
— Так нельзя относиться к людям, — доказывал Хрущев свою точку зрения. — Мы сослужим хорошую службу нашему государству, если покажем миру, что больше не придерживаемся сталинских взглядов, доверяем людям. Возьмем крайний случай — она останется. Советская власть от этого не перестанет существовать, хотя нашему искусству будет нанесен чувствительный ущерб.
Точка зрения первого секретаря возобладала. Шелепин пригласил Майю Михайловну:
— Никита Сергеевич вам поверил. У нас тоже оснований не доверять вам нет. Многое из того, что нагородили вокруг вас, — ерундистика. Недоброжелательность коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речь и поступки следует контролировать…
В «Независимой газете» опубликована записка председателя КГБ Серова о том, как на события в Венгрии отозвался гениальный физик, будущий лауреат Нобелевской премии Лев Давидович Ландау:
«Ландау родился в семье инженера. Отец его в 1930 году арестовывался НКВД СССР за вредительство, о чем Ландау скрывает. В 1939 году Ландау Л. Д. арестовывался НКВД СССР за участие в антисоветской группе, но был освобожден как видный ученый в области теоретической физики…»
Ландау является весьма крупным ученым в области теоретической физики с мировым именем, способным, но мнению многих специалистов, к новым открытиям в науке. Однако его научная и особенно практическая работа сводится главным образом к выполнению конкретных заданий, которые он выполняет добросовестно.
По своим политическим взглядам на протяжении многих лет он представляет из себя определенно антисоветски настроенного человека, враждебно относящегося ко всей советской действительности и пребывающего, по его заявлению, на положении «ученого раба».
Так, положение советской науки Ландау в 1947 году определил следующим образом:
«У нас наука окончательно проституирована и в большей степени, чем за границей, там все-таки есть какая-то свобода у ученых.
Науку у нас не понимают и не любят, что, впрочем, и неудивительно, так как ею руководят слесари, плотники, столяры. Нет простора научной индивидуальности. Направления в работе диктуются сверху…»
Отождествляя мятежников с венгерским народом и рабочим классом, происходящие события в Венгрии он характеризовал как «венгерскую революцию», как «очень хорошее, отраднейшее событие», где «народ-богатырь» сражается за свободу…
«Наши в крови буквально по пояс. То, что сделали венгры, это считаю величайшим достижением. Они первые разбили, по-настоящему нанесли потрясающий удар по иезуитской идее в наше время…»
«Я считаю, что наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может. Поэтому вопрос стоит о двух вещах. Во-первых, о том, в какой мере внутри этой фашистской системы могут быть улучшения… Во-вторых, я считаю, что эта система будет все время расшатываться. Я считаю, что, пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. Я на это не рассчитываю…»
В марте 1956 года в Грузии в Тбилиси, Гори, Сухуми и Батуми прошли массовые выступления по случаю годовщины смерти Сталина. В основном это была молодежь, которая не соглашалась с критикой великого вождя… Было решено подавить возмущение. Военные разогнали манифестации. Погибло двадцать человек. КГБ задержал почти четыреста человек.
Признаки вольнодумства в Советском Союзе усилили антихрущевские настроения в руководстве страны. Критика Хрущевым Сталина, считали его противники, разрушительна для социализма, и эту критику надо остановить.
В 1957 году в Москве разгорелась борьба за власть между Хрущевым и его молодыми сторонниками, с одной стороны, и старой гвардией — с другой.
Председатель Совета министров Николай Александрович Булганин, первые заместители главы правительства Вячеслав Михайлович Молотов и Лазарь Моисеевич Каганович, заместитель председателя правительства Георгий Максимилианович Маленков считали, что Хрущев забрал себе слишком много власти, не считается с товарищами по президиуму ЦК, подавляет инициативу и самостоятельность, поэтому его надо освободить от должности первого секретаря. Да и вообще пост первого секретаря не нужен, партийное руководство должно быть коллективным.
18 июня 1957 года на заседании президиума ЦК Хрущеву предъявили все эти претензии. Расклад был не в пользу Хрущева. Семью голосами против четырех президиум проголосовал за освобождение Хрущева с поста первого секретаря.
Но Хрущев и не думал подчиняться этому решению. Серов и Жуков сыграли ключевую роль в его спасении.
С помощью председателя КГБ Серова и министра обороны Жукова в Москву самолетами военно-транспортной авиации со всей страны были доставлены члены ЦК — сторонники Хрущева. Они заставили президиум собрать пленум ЦК, на котором люди Хрущева составляли очевидное большинство. Остальные, увидев, чья берет, тотчас присоединились к победителю.
Молотов, Маленков, Булганин, Каганович думали, что партия автоматически примет их точку зрения, и ошиблись.
И ведь, казалось бы, разумные вещи говорили они в 1957-м: что формируется культ личности Хрущева, что нужна демократия и коллегиальность в партии, что лозунг «Догнать и перегнать Америку по мясу и молоку» просто глупый. Никто не стал их слушать, как они прежде не слушали других, пытавшихся критиковать партийный аппарат и вождей.
Молотов и другие так и не разобрались в характере партийного функционера. Всю жизнь занимались партийной работой, а сути созданной ими же самими партийной системы так и не поняли.
Первые секретари обкомов не хотели никакого либерализма в духовной жизни, но еще больше они боялись возвращения к сталинским временам, когда никто не был гарантирован от ареста. Молотов и другие в их глазах олицетворяли именно такую жизнь. Поэтому июньский пленум поддержал Хрущева. Никита Сергеевич тоже не у всех вызывал симпатии, но он открывал молодому поколению дорогу наверх, освобождая кабинеты от прежних хозяев.
Возможность опереться на КГБ была очень важной для Хрущева. Не зря он держал на этой должности лично преданного ему человека. Булганин и вся старая гвардия возражали против того, что КГБ подчиняется ЦК, то есть Хрущеву, а не Совету министров, то есть им, и что секретные документы КГБ поступают только в ЦК.
На это Хрущев говорил, что Комитет государственной безопасности — это политический орган и должен тяготеть к Центральному комитету партии. Что касается материалов госбезопасности, то Хрущев сообщил на пленуме ЦК: за три года в ЦК было получено от КГБ 2508 документов, в Совете министров 2316 документов. То есть правительство никто не обижает.
Хрущев сказал:
— Я прочел бумаг Серова больше, чем произведений Маркса, Энгельса и Ленина.
Это позволило Серову даже пошутить на одном из партийных активов КГБ: Никита Сергеевич постоянно жалуется, что он начисто лишен возможности изучать марксистскую литературу, так как все его время уходит на чтение разведывательной информации за подписью Серова!..
На пленуме член президиума ЦК, первый заместитель председателя Совета министров Сабуров рассказал, что антипартийная группа хотела сместить Серова с поста председателя КГБ и назначить на это место бывшего первого секретаря ЦК Белоруссии Николая Семеновича Патоличева или самого Булганина.
Кстати, Булганин начинал когда-то в ВЧК. Прослужил четыре года, в том числе в Особом отделе Туркестанского фронта, дослужился до должности заместителя начальника информационного отдела по транспорту ГПУ РСФСР, а в октябре 1922 году ушел из органов госбезопасности в Электротрест Высшего совета народного хозяйства.
— Мы ехали с Булганиным на Внуковский аэродром кого-то встречать, — рассказывал Сабуров на пленуме, — и он мне говорит, что не доверяет Серову, он на нас доносит, наверное. Я ему сказал: ты близок с товарищем Хрущевым, вместе с ним живешь, скажи ему, что надо принимать какие-то меры. И я в этом отношении не доверяю КГБ.
В стенограмме записано, что при этих словах Сабурова в зале зашумели. Раздались голоса:
— Если ничего не делаешь, пусть следят.
И кто-то ответил:
— Значит, что-то сделали, если боитесь доноса. Нечего бояться своих органов.
— Я говорил и Жукову, — продолжал Сабуров, — а он мне ответил: пусть попробует, я его в два счета снесу, и Лубянки не останется.
