— В настоящее время император не может позволить себе роскошь — терпеть интриги в Париже, — сказал Талейран. — А Фуше без этого не может.
— А вы? Император вас не боится, Ваша светлость?
— Фуше строит козни, чтобы выиграть что-то или чтобы иметь выигрыш в перспективе. Я, наоборот, дорогая принцесса, хочу лишь добра Франции.
Зажглась первая звезда. Небо было как голубой бархат. Было еще так жарко, что трудно было дышать.
— Австрия вкладывает все свои средства, чтобы вооружить армию, — задумчиво сказал Талейран.
— Австрийский император — отец императрицы Франции, — заметила я.
Талейран не обратил внимания на мои слова, разглядывая на свет свой бокал.
— Когда Франция падет, все наши противники постараются обогатиться за наш счет. Естественно, Австрия не хочет остаться с пустыми руками, и она примкнет к союзникам.
У меня пересохло во рту, и я должна была сделать глоток вина. Потом я сказала:
— Но император Австрии не может же воевать против своей дочери и внука.
— Да, он не может, но уже сейчас он готов к этой войне. Только, моя дорогая принцесса, этого нет в «Мониторе».
Я молчала.
— Армия союзников насчитывает 800000 человек, а у императора меньше половины, — продолжил Талейран.
Иввет вновь наполнила бокалы.
— Император требует, чтобы Дания объявила войну Швеции. А Дания ведь является тылом Швеции, она за спиной у вашего мужа, принцесса.
— Мой муж не упустит этого из вида, — нетерпеливо сказала я, а сама подумала: «Надо занять чем-нибудь Пьера. Нужно придумать ему какое-нибудь постоянное занятие, чтобы он чувствовал себя нужным».
— Простите, Ваша светлость, вы что-то сказали?
— Я хотел лишь сказать, что недалек день, когда я приеду к вам с просьбой, Ваше высочество, — сказал Талейран, вставая.
Опять он об этом! О чем он говорит?
— Передайте привет моей сестре, когда вы ее увидите, Ваша светлость. Жюли, к сожалению, не может сейчас посещать меня. Король Жозеф запретил ей бывать в моем доме.
Он высоко поднял тонкие брови.
— Я не вижу и двух ваших верных адъютантов, Ваше высочество.
— Полковник Виллат давно в армии. Он участвовал в русской кампании. А граф Розен…
— Этот высокий блондин, швед. Припоминаю.
— Он сообщил мне, что как шведский аристократ он считает своим долгом сражаться под знаменами своего наследного принца. Сначала я подумала, что он ревнует моего мужа к его личному адъютанту, графу Браге. Но он действительно хотел воевать, Шведы серьезный. «Садитесь в седло, и пусть Бог хранит вас», — сказала ему я. Так же, как когда-то сказала Виллату. Ваша светлость, я очень одинока!..
Я проводила взглядом его прихрамывающую фигуру. Как элегантно Талейран прихрамывает! В то же время я в уме решала поручить Пьеру ведение моих финансов и управление домом. Думаю, что это хорошая мысль.
Глава 45
Париж, ноябрь 1813
Ночь. Все страхи принимают гигантские размеры именно ночью, когда остаешься наедине с собой.
Каждый раз, засыпая, я вижу один и тот же сон: Жан-Батист верхом, совсем один, едет по полю битвы, по тому самому полю, которое я видела, подъезжая к Мариенбургу. Взрытая земля, трупы лошадей со вздутыми животами. И глубокие воронки от снарядов.
Лошадь у Жана-Батиста белая. Я знаю ее по своим снам. Он наклонился в седле, я не вижу его лица, но знаю, что он плачет. Лошадь оступается, и Жан-Батист наклоняется еще ниже вместо того, чтобы откинуться назад.
Уже больше недели в Париж просачиваются слухи о грандиозной битве под Лейпцигом. Никто ничего не знает толком. Мари приносит слухи от булочника. Она уверяет, что все только и говорят об этом сражении.
Я сплю и слышу стук копыт белой лошади. Я просыпаюсь и смотрю на часы. Половина пятого утра. Копыта цокают очень громко. Потом кто-то тихо стучится в дверь. Так тихо, что я уверена, никто кроме меня не слышит этого деликатного стука.
Я встаю, накидываю капот и спускаюсь по лестнице. В вестибюле я понимаю, что еще сплю, и хочу вернуться обратно, но стук повторяется. Тихий, чтобы не испугать спящих.
— Кто там? — спрашиваю я.
— Виллат… — и сразу: — Розен…
Я отпираю тяжелые засовы. При свете одной свечи, скупо освещающей вестибюль, я вижу два силуэта:
— Боже, откуда вы?
— Из-под Лейпцига, — говорит Виллат.
— Мы привезли привет от Его высочества, — говорит Розен.
Я вернулась в галерею и тщательно застегнула свой капот. Розен на цыпочках подошел к канделябру и зажег еще одну свечу. Виллат исчез. Он, наверное, повел лошадей в конюшню. Розен был во французской форме и гренадерской каске.
— Странная форма для шведского драгуна, — заметила я.
— Это потому, что наши войска еще не вошли во Францию. Его высочество послал меня сюда в этой форме, чтобы я мог свободно достичь Парижа.
Я вздрогнула. Вошел Виллат.
— Мы не слезали с коней день и ночь, — пробормотал он. Его лицо было изрезано морщинами усталости, пробившаяся борода поседела пятнами.
— Мы проиграли битву!
— Мы выиграли битву, — подхватил Розен. — Его высочество лично взял Лейпциг. В то время, как в одни ворота в Лейпциг входили войска Его высочества, Наполеон выехал из города в другие ворота. Его высочество сражался в первых рядах до конца битвы.
— А почему вы не отступаете с французской армией полковник Виллат?
— Я военнопленный, Ваше высочество.
— Пленный Розена?
Тень улыбки прошла по лицу Виллата.
— Да, если можно так выразиться. Его высочество приказал мне не идти в бараки пленных, он приказал мне немедленно возвращаться в Париж и быть возле вас, Ваше высочество, пока… — он удержал слезы.
— Пока?
— Пока войска неприятеля не войдут сюда.
Вот, значит, как! Одинокий офицер, проделавший долгий путь от поля боя до моего дома, плачет у меня в прихожей!..
— Господа, пойдемте в кухню. Я сварю вам кофе.
— Я разбужу кухарку, Ваше высочество.
— Зачем, граф Розен? Я умею варить кофе. А вы будьте так добры, разожгите огонь.
Розен неумело засунул в очаг несколько толстых поленьев. О, аристократия, аристократия!
— Сначала надо положить лучинки, Розен, иначе огонь не разгорится. Помогите ему, Виллат. Я предполагаю, что граф Розен никогда в жизни не разжигал очага.
Когда кофе был готов, Виллат стал рассказывать:
— Сражение происходило 17 и 18 октября. Утром 19 октября Бернадотт вошел в Лейпциг.
— Жан-Батист здоров? Вы видели его, Виллат? Он здоров?
— Вполне. Я видел его собственными глазами в самом пекле. Ведь перед воротами Лейпцига было действительно пекло, мадам. А Бернадотт был все время там и был здоров и очень энергичен.
