Одной рукой Джон крепко держал младенца, а другой привлек к себе внучку и поцеловал ее гладкую теплую головку, как раз в то местечко, где начинался простой белый чепчик, который она носила по настоянию матери.
— Знаешь, быть любимицей далеко не всегда хорошо, — заметил он, вспомнив о герцоге, о парламенте, обвинявшем его в измене, и о короле, который все еще оплакивал друга.
— Нет, всегда, — возразила Фрэнсис. — Я всегда была твоей любимицей и сейчас тоже.
Она уютно устроилась в изгибе его локтя.
— Конечно, ты моя любимица, — заверил Традескант. — Моя драгоценная девочка.
— И когда я вырасту, я буду садовником у короля, — заявила она решительно. — И буду главной в «Ковчеге».
Джон покачал головой.
— Девочки не бывают садовниками.
— А кухарка говорит, что девочки могут быть садовниками, потому что в Судный день мужчины и женщины будут равны, — выпалила Фрэнсис. — И что пророчествовать и проповедовать легко дается тем женщинам, которые вы… выбега… избегают полевых радостей.
— Наверное, ты хочешь сказать, плотских радостей, — неуверенно поправил Джон.
— Полевых, — настаивала Фрэнсис. — Это значит, что нельзя танцевать вокруг майского шеста, покупать гостинцы на ярмарке и играть в церковном дворе в праздничные дни.
— Думаю, ты права, — согласился Джон.
Он очень боялся расхохотаться, но ухитрился превратить смех в хриплый кашель.
— Так вот, я собираюсь избегать полевых радостей и жить безгрешно, — продолжала Фрэнсис. — И тогда я стану королевским садовником.
— Посмотрим, — умиротворяюще промолвил Традескант.
— А малыш Джон будет королевским садовником? — строго спросила Фрэнсис.
Традескант поуютнее устроил малыша в кольце своих рук, взял его за пухлую ручку в перевязочках и тактично сказал:
— Он еще слишком мал для работы. А вот ты уже большая девочка. К тому времени, когда он будет еще только учиться, ты уже будешь давным-давно пророчествовать и садовничать.
Это был правильный ответ. Фрэнсис просияла и направилась к двери.
— Мне пора идти, — серьезно объявила она. — Нужно полить рассаду.
— Вот видишь, ты уже настоящий садовник, — подбодрил Традескант внучку, — а малыш Джон пока только на руках у дедушки сидеть может.
Фрэнсис выскочила за дверь. Джон посмотрел в окно и увидел, как она тащит тяжелую бутыль для поливки к грядкам с рассадой, что были разбиты у теплой южной стены. Ее тоненький большой палец был слишком маленьким, чтобы надежно заткнуть горлышко бутылки, и она оставляла за собой след из светящихся водяных брызг, как будто за ней ползла змейка.
ЯНВАРЬ 1635 ГОДА
Как-то Традескантам в Ламбет доставили послание с королевской печатью. В нем было требование уплатить налог, новый налог, еще один налог.
Стоя у венецианского окна в комнате с редкостями, Джон развернул письмо. Сын был рядом.
— Налог на флот, — сообщил Традескант. — Деньги на корабли.
— Нам не нужно его платить, — отмахнулся Джей. — Это только для портов и приморских городов, которые флот защищает от пиратов и контрабандистов.
— Похоже, мы все-таки будем платить, — мрачно изрек Джон. — Видимо, всем придется платить.
Джей выругался, сделал несколько быстрых шагов по комнате, потом так же быстро подошел к отцу.
— Сколько?
— Достаточно много, — отозвался Джон. — У нас есть сбережения?
— Мы не трогали мой заработок за последние три месяца, но эти деньги отложены на весну, на покупку саженцев и семян.
— Придется запустить туда руку, — вздохнул Джон.
— Мы можем отказаться платить?
Традескант отрицательно покачал головой.
— А следовало бы! — пылко воскликнул Джей. — Король не имеет права облагать налогами. Сначала парламент одобряет налог и выслушивает жалобы, если они есть, потом облагает налогом и передает собранные деньги его величеству. Король не должен сам взыскивать деньги. Он не может просто придумывать налоги и делать все, что вздумается. Когда это кончится?
Джон снова покачал головой.
— Король разогнал парламентариев и вряд ли снова пригласит их. Мир изменился, Джей, а больше всего — сам король. Раз он ввел новый налог, нам придется платить. У нас нет выбора.
Джей в ярости уставился на отца.
— Ты всегда твердишь, что у нас нет выбора, — упрекнул он.
Джон устало посмотрел на сына.
— А ты всегда кричишь, как пустомеля. Я знаю, ты думаешь, что я старый дурак, Джей. Тогда посоветуй, как нам быть. Ты откажешься платить налог. Тебя бросят в тюрьму. Твои жена и дети будут голодать. Наше дело разрушится, Традесканты разорятся. Гениальный план, сынок. Я аплодирую стоя.
Джей выглядел так, словно вот-вот взорвется. Но вдруг рассмеялся коротким горьким смехом.
— Что ж, — промолвил он. — Очень хорошо. Ты прав. Но мне это не по нутру.
— Многим не по нутру, — парировал Традескант. — Но они заплатят.
— Когда-нибудь они откажутся, — предрек Джей. — Невозможно из года в год душить страну и избежать встречи лицом к лицу с народом. Настанет время, когда добрые граждане будут отказываться в таких количествах, что королю придется их выслушать.
— Может быть, — задумчиво произнес Джон. — Но никто не ведает, когда это будет.
— Если бы король знал о возражениях среди своих подданных! Им не нравится, что за них решают, когда ходить в церковь и как молиться, им не нравится, что их заставляют играть в церковном дворе после службы, словно они малые дети! А ведь есть в стране люди, которые хотят использовать воскресенье для размышлений, а не для стрельбы из лука и подобных занятий. Если бы король знал все это…
— Верно, — согласился Джон. — Но ведь Карлу это неизвестно. Он выгнал самых достойных, а оставшиеся при дворе никогда не сообщат плохие новости.
— Ты мог бы сообщить, — заявил Джей.
— Я ничуть не лучше всех прочих, — ответил Традескант. — Я научился быть придворным. Может, поздновато, но в конце концов научился. Я всегда говорил правду тем, кому служил, так, как ее понимаю. И я никогда не пытался обманывать хозяев лестью. Но нынешний король не любит правду. Поверь мне, Джей, я не могу быть с ним честным. Он пребывает в иллюзиях. И я никогда не отважусь сказать ему, что они с королевой вовсе не окружены обожанием там, куда приезжают. Я не смогу сказать, что люди, которых он бросил в тюрьму, вовсе не дикари, не безумцы и не горячие головы, а зачастую более разумные, осторожные и благородные, чем все остальные. Я не могу открыть ему глаза на то, что он не прав и что вся страна медленно начинает осознавать это. Король с детства убежден, что мир существует ради его удовольствий. И одно мое слово неспособно разрушить это заблуждение, нужно нечто большее.
