Они проиграли. Они сразу сменили тюрьму, чтобы сказать потом, что меня никогда не было там, и что все эти сведения были ложными. Я сказал им: «Вы не можете сделать этого. Есть бланк, и моя подпись на этом бланке, невозможно подделать ее. Даже я сам не могу, каждый раз моя подпись разная.
Помощь журналистов
Пятого ноября Раджниша снова перевезли на расстояние в тридцать миль в тюрьму Эль Рено. Каждая тюрьма, в которой я был, в течение двадцати четырех часов была окружена журналистами. И когда они перевозили меня из одной тюрьмы в другую, когда меня вели к машине, средства массовой информации спрашивали меня: «Бхагаван, скажите одно, они причиняют вам вред? Они занимались рукоприкладством? Не беспокойтесь, весь мир с вами». И тогда они испугались.
Тысячи телеграмм приходили в каждую тюрьму, письма, стихи, сотни букетов цветов.
Им приходилось менять тюрьмы по той простой причине, что в тот миг, в который средства массовой информации узнавали о том, в какой я тюрьме, они начинали досаждать им, задавать им вопросы, как я там себя чувствую, как мое здоровье, где врачи, они говорили, что хотят встретиться с врачом, который за мной смотрел. А это было очень опасно для них, потому что они пытались заставить меня подписаться чужим именем какого-то там Дэвида Вашингтона, и теперь все узнали об этом.
Они перевезли меня в другую тюрьму, которая находилась на расстоянии шестнадцати миль от города, чтобы средства массовой информации не могли туда добраться. Но они ошиблись. Средства массовой информации на Западе обращают очень большое внимание на то, чтобы помогать людям, помогать им защищать свободу. Они больше не просто сообщают людям разную информацию, но делают нечто большее. Они защищают каждого отдельного человека против правительства, против собственного правительства.
Вся Америка с большой симпатией наблюдала за мной. Даже те люди, которые не имели ни малейшего понятия о том, кто я такой, не зная о том, что я делаю и чем занимаюсь, посадив меня в тюрьму, сделали так, что вся Америка узнала про общину, узнала о том, что правительство уничтожает ее, узнала о фашистском отношении и бюрократии. Меня полюбили и поддерживали. Не было ни одного человека, который был бы настроен против меня: ни в тюрьмах, ни снаружи тюрем, когда я переезжал из одной тюрьму в другую, люди стояли по обе стороны дороги, и бросали цветы, махали руками, чтобы я чувствовал их поддержку.
Они не допускали средства массовой информации. Но средства массовой информации изобретательны. Они установили однажды микрофоны вдоль дороги, на машине, и когда я вышел из ворот, все, о чем говорили, было слышно. Они хотели мне просто сказать: «Мы вас любим, Бхагаван. Что бы с вами ни делали, помните, это не мы!»
На самом деле, они совершили ошибку. Благодаря им вся Америка осознала, что их собственное правительство не хочет, чтобы исчезла нищета, чтобы люди радовались и веселились, они узнали о том. Что их собственное правительство — враждебно к ним относится. Они относились ко мне с большой симпатией. Эта симпатия была такой сильной, что я мог составить конкуренцию президенту США, потому что все средства массовой информации выражали столько симпатии ко мне. Правительство, должно быть, было в шоке. Они не могли предсказать того, к чему это приведет.
Пребывание в тюрьмах
— В каждой тюрьме они испытывали разные средства, чтобы воздействовать на меня. В одной тюрьме они посадили меня в камеру с заключенным, который умирал от какой-то инфекционной болезни. С тех пор, как в этой тюрьме появился этот заключенный, с ним в камеру никого не сажали шесть месяцев, он находился один, потому что врачи сказали, что тот, кто будет находиться с ним в одной камере, обязательно заразится той же болезнью. Меня прямо посреди ночи посадили в ту же камеру. Там был врач, он не возражал, там был комендант тюрьмы, он тоже не возражал, там был чиновник госдепартамента. Этот человек умирал, я слышал, что он умер через три дня после того, как я покинул эту тюрьму, он даже не мог говорить, таким он был слабым. Он написал мне на маленьком клочке бумаги: «Раджниш, я видел вас по телевизору. И я знаю, что эти люди хотят вас убить, по этой причине они посадили вас в камеру со мной. Ни к чему здесь не прикасайтесь, просто стойте у двери и стучите по ней до тех пор, пока они не придут, и заставьте их переместить вас в другую камеру. Потому что я умираю, и я не хочу, чтобы вы заразились от меня. Шесть месяцев они не сажали со мной никого, а вы даже не заключенный!»
Мне понадобился целый час, чтобы достучаться до них, потом пришел комендант и врач. Я сказал врачу: «Что случилось с вашим языком? Шесть месяцев вы никого не сажали сюда, и говорили, что этого ни в коем случае нельзя делать. Почему же в сейчас молчите?» Он был смущен. И я продолжал: «Вы врач, вы принимали клятву Гиппократа в колледже перед тем, как вам дали эту ступень, вы клялись, что будете служить жизни, а не смерти. Но сейчас вы поступаете обратным образом».
Он сказал: «Извините, но я получил указание свыше. Я бедный врач, я не могу не подчиниться высшему начальству, так что извините меня». Мгновенно меня посадили в другую камеру.
Они давали мне лекарства, которые я никогда раньше не принимал, я брал их и выбрасывал в корзину для мусора, потому что я не нуждался в этих лекарствах больше. Я сказал им: «У меня болит спина, вы уже довели мое состояние до критического, — меня возили на машине от одной тюрьмы в другую тем же способом, как раньше, я уже рассказывал вам как, эти поездки на машине продолжались двенадцать дней, — а для спины нет лекарства. От чего же вы мне даете лекарства? От аллергии? У меня есть аллергия, но вы только способствуете обострению аллергии!»
В каждой тюрьме они сажали страшных курильщиков со мной в камеру. Двадцать четыре часа в сутки мои сокамерники курили, они знали, что у меня аллергия на дым, на пыль, на благовония, на всякие запахи. Они все устраивали таким образом, чтобы уничтожить мое тело. Я спрашивал у них: «От чего эти лекарства?» Эти лекарства точно сделали меня бы больным.
В одной тюрьме они сказали мне: «Если вы не хотите пить лекарства, мы можем сделать вам уколы».
Я ответил: «Никогда. Не прикасайтесь к моему телу. Если вы прикоснетесь к моему телу, если что-то случится со мной, вы будете отвечать за это, это мое личное дело, пить лекарства или нет. Я не больной, мне не нужны ваши лекарства. У меня есть трудности со спиной, но у вас нет лекарств от этого, вы создали ситуацию, которая наоборот усугубляет ситуацию».
В каждой тюрьме меня сажали в такую камеру, в которой телевизор гремел на всю мощь двадцать четыре часа в сутки. Я не мог спать, и кругом все было полно дыма, я не мог дышать.
Другие проблемы со здоровьем, которые у меня были — это аллергия. Аллергия тоже считается неизлечимой. Она переходит по наследственности. У меня была аллергия к определенным вещам. Шерсть, благовония, запахи, пыль, особенно табачный дым. В тюрьмах они умудрялись собирать все эти вещи вместе. Они сажали меня в самую грязную клетку, в которой не было ничего кроме пыли, даже обычный шаг в ней поднимал в воздух кучу пыли. Они давали мне самые грязные, которые только возможно, одеяла, и я сказал им: «Мне не нужны такие одеяла, потому что я все равно не могу ими воспользоваться». Они сказали мне, что у них нет хлопковых одеял, а это было ложью, потому что позже, после того, как я пожаловался прессе, они дали мне хлопковые одеяла, мгновенно они нашли их, появились подушки. Еще один день назад их не было.
Они сажали меня с курильщиками, наверное, они специально их подбирали, все они были заядлые курильщики. Это был редкий сплав, все двенадцать человек заключенных, с которыми меня сажали, были заядлыми курильщиками. Они курили с утра до середины ночи. Мои глаза постоянно были влажными, это была аллергическая реакция на дым сигарет, мое горло хрипело, дышать было трудно, и я боялся, что в любой миг у меня может начаться приступ астмы.
В каждой тюрьме они давали мне камеру, которая располагалась между двумя телевизорами, они гремели с утра до полуночи. Они, наверное, еще рассчитывали, что когда телевизоры будут выключаться, заключенные начнут переговариваться друг с другом и обсуждать увиденное. Они не давали мне спать ни одного мгновения двенадцать дней подряд.
Они делали все что могли, чтобы сделать мне больно, они знали все мои болезни, средства массовой информации очень сильно мне помогли, иначе они могли бы продержать меня так два-три месяца без суда, без ордера на арест, не сказав причины, по которой они меня арестовали и какую вину мне вменяют.
Но из-за того, что пресса окружала каждую тюрьму плотным кольцом, где бы они меня ни держали, сотни телевизионных станций, газеты, радио освещали каждый мой шаг, правительство так боялось средств массовой информации, оно знало, что если со мной что-то сделает, если над моим телом надругаются, скоро весть об этом облетит весь мир, а за мой наблюдал весь мир.
