Конкретная спекулятивность данного вида трансцендентного опыта совместно с центрированием на относительно-бесконечной конкретности мак-рокосмических идей приводит к полному перерождению феноменальной личности. Такой человек сам по себе уже не обладает личностью в прямом смысле, ибо его феноменальный облик есть здесь не выражение его особенных феноменальных качествований, но есть только естественный периферический образ и символ движущего им трансцендентного опыта, есть только проекция последнего в окружающую среду. Человек перестает быть членом феноменальных иерархий всех видов множеств, он имеет опору и источник жизни вне их, и если входит в их среду и участвует в процессах их деятельности, то только как нечто существенно внешнее, живущее по своим собственным законам и стремящееся к своим собственным целям. Но, не будучи связан феноменальными условиями непосредственно окружающего, он в то же время не оторван от конкретного эмпирического. В мистическом единении с принципами человек чужд конкретному эмпирическому принципиально, как шелухе («клиппот») реального. В сопряжении с принципами в категории разума конкретное эмпирическое принимается только как периферическое обнаружение ноуменального смысла, в своем целом эволютивно актуализирующее всеобщность его стихии; иначе говоря, конкретное эмпирическое здесь оправдывается только телеологически и только во всей суммарное™ своего многообразия.
В мистическом единении с идеями двойственность природы этого тран-. сцендентного опыта — его одновременная макрокосмичность и конкретность, наряду с его общей динамичностью, — приводит к признанию единичных явлений конкретного эмпирического как феноменальных образов ноуменальной конкретности, живых символов и законов путей. Но и здесь действительное причинное соотношение ноуменального с феноменальным остается совершенно в тени, и потому собственный смысл единичных явлений конкретного эмпирического, как таковых, остается чуждым эмпирическому сознанию. Только в сопряжении с идеями в категории разума впервые происходит истинное обоснование множественной эмпирической конкретности феноменального и его единичные явления получают самобытное оправдание. Живя в стихии разума, человек здесь так же стремится к осознанию интеллигибельных реальностей в себе, как и к осознанию их раскрытий в феноменальных иерархиях. Как в сопряжении с принципами актуальное сознание созерцает все целое конкретного эмпирического как периферическое раскрытие Реальности, актуализирующее Ее всеобщее содержание, так в сопряжении с определенной идеей это сознание, увлекаясь стихией определенного модуса ноуменального, динамически стремится воплотить в себе конкретную эмпиричность в определенно заданных тональностях, т. е. объективировать ее в себе также и периферическими взаимоотношениями с окружающим. Феноменальная конкретность здесь служит не только символом горнего смысла, черпающим только в последнем оправдание своему бытию, но и единственным деятельным средством к осуществлению конкретной спекулятивности ноуменального. Будучи отражением в имманентной среде надмирного, конкретное эмпирическое в своих единичных явлениях является кинетическим агентом, единственно способным эволютивно двигать процесс конкретной актуализации соответствующих модусов трансцендентного. Это воссоздание единичных явлений конкретного эмпирического с утверждением их самобытного смысла осуществляется в самом внешнем лике актуального сознания. Все силы и стремления человека как сознательно, так и бессознательно направляются к тому, чтобы наиболее совершенно гармонировать с интуитивно воспринимаемым из трансцендентного, чтобы во всей своей организации и ритме всех единичных процессов последовательно и эволютивно актуализировать в спекулятивную конкретность одни за другими иерархические членения данного модуса трансцендентного — интеллигибельной идеи. Следуя этому всепокоряющему основному стремлению, человек одинаково отходит и от всеобщности ноуменального, и от утомляющего многообразия взаимоотношений с неупорядоченными явлениями окружающего феноменального. Замыкаясь в созданном иМ ограниченном мире, человек делается узко-односторонним, видит только свою цель, все развивает только с ее точки зрения, считается со всем только по степени способности содействовать ее успешнейшему достижению. При этом все местное и относительное, оставаясь в отдельных частях неизменным, частью вовсе отбрасывается, а частью так переориентировывается в своей организации, что в результате, будучи объективировано в определенную феноменальную систему, становится кинетическим агентом соответствующей идеи или целого их единичного комплекса и проводником их веяний, исполняющим предназначенную ему миссию. Трансцендентное озарение комплексом определенных идей, динамически стремящихся достигнуть конкретной спекулятивности через посредство творчески-эволютивной деятельности эмпирического, сознания человека, достигая в нем актуальной конкретности, превращает его в фанатического паладина соответствующего философского миросозерцания. Такой человек одинаково оторван и от полноты ноуменального, и от полноты феноменального, но в то же время он причастен и тому, и другому в некотором относительном контакте. Он непрестанно отражает и гармонически соподчиняет одно в другом и стремится сочетать в единый целостный конкретно-спекулятивный организм. Он живет в стихии промежуточного между ними тока, и все усилия его жизненной деятельности сводятся к стремлению возможно полнее и совершеннее объективировать и утвердить эту иерархическую лестницу, т. е. сделать свой собственный путь и метод познания, динамику своего достижения горнего и реализации его озарений в формах конкретного эмпирического всеобщим достоянием и общепринятым путем развития. Когда трансцендентный опыт сопряжения с царством идей протекает с подавляющим доминированием категории разума, человек почти совершенно воздерживается от непосредственных воздействий на других людей в мистике и воле и ограничивается только убеждениями в разуме с соответствующим личным примером. Его орудие — сила логических построений и блеск головокружительных умозрений, наравне с созданием новых видов подхода к предстоящим перед человеком проблемам, новых методов и приемов исследования и организующей оценки, открытием новых точек зрения и воссозданием даже ранее известного в совершенно новом свете. Его облик, путь и личный пример начинают сами непосредственно свидетельствовать о реальности и идеальном предмете его служения, и он может стать могучим деятелем истории умственного развития, возбудителем новых великих течений, как созидающих в эволюции, так и катастрофически разрушающих в революции во всех областях и видах общественной жизни своего народа и даже целого человечества в масштабе многих веков.
Тип такого паладина идеи всецело зависит от иерархического порядка. На высших ступенях разумный трансцендентный опыт может раскрыть эмпирическому сознанию человека глубочайшие недра ноуменального Смысла. Не единичная идея и даже не частная их иерархия, но целостный модус вселенского самосознания Реальности может озарить человека своей бездонностью в его высоком интуитивном восхищении. Тогда человек делается проводником целостного откровения, а его эмпирический образ — его символом, актуализирующим двигателем и путем. Ведомая нам история человечества не знает конкретно-эмпирического выражения конечной энтелехии этого пути, т. е. целокупного откровения в категории разума. Разумный Лик Христа, как и Великих Посвященных древнего мира, был весьма мало воспринят человечеством, сочетавшимся с Основоположниками почти исключительно только в категориях мистики и воли. Высочайшие исторически известные достижения были осуществлены Платоном и Шри Шанкара Ачарья. Трансцендентный опыт обоих был равной мерой преимущественно центрирован на сопряжении с царством идей, и оба они возвысились почти до полной всеобъемлемости Всеобщего, связав в своих творениях большинство частных иерархий идей в общем гармоническом содружестве. Как Платон для Греции, так Шри Шанкара Ачарья для Индии представляют центральный узел тех идей, постижение которых исчерпывало не только предшествующую умственную деятельность их народов, но все их последующее развитие, продолженное и ныне продолжаемое всем человечеством. Среди философов порядка царства идей эти гиганты безмерно возвышаются над сонмом других прежде всего своей кафоличностью, т. е. гармонически примиренными универсальностью содержания общим единством верховного духовного озарения. Далее следуют системы уже уступающие в кафоличности и ограниченные только определенной иерархией или циклом идей. Таковы, например, Калила, Будда, Канада, Эпикур, Шопенгауэр, Джоберти и Бергсон. Продолжая нисходить по иерархии, мы встречаем выразителей одной определенной идеи, весь жизненный путь которых сводится к стремлению ее наилучшего обоснования. Среди больших людей мы уже не сможем найти такой узкой односторонности: у них может одна идея занимать определенно центральное положение и только сопутствовать-ся рядом других, как ее иллюстрационным материалом. Для последнего случая могут служить примерами хотя бы Гартман и Вейнингер. Эту нисходящую иерархию можно продолжить сколь угодно далеко. Не только идеи всех порядков, даже наиболее частные и конкретные, могут предопределять интеллектуальный облик и познавательно-творческую деятельность человека, но и отдельные понятия более или менее общего вида, выработанные психической или социальной жизнью человеческой общественности, могут находить своих фанатических паладинов. Для примера достаточно упомянуть хотя бы о «гражданской скорби», столь отразившейся на русской литературе последних десятилетий и исполнявшей все духовное содержание целого ряда авторов. На низшей ступени мы встречаем проповедников уже совсем низменных воззрений, назвать которые «идеями» было бы чудовищным онтологическим и филологическим абсурдом. Таковы «идея» опрощения у Толстого, ореол босячества у Горького и апофеоз звериности в «Санине» Арцыбашева. Но и среди обыденных людей в повседневной обстановке каждый в каждый же момент времени среди разговора, а в особенности в споре является проводником и слушателем того или иного комплекса идей элементарного порядка, хотя бы и в карикатурных искажениях.
