обуть взрослую работницу, которая будет выполнять заказы фронта. А если Марселле не в чем выйти на улицу, пусть сидит дома. Невелика беда, учебники есть, — может учиться сама».
Так Марселла новых туфель и не получила. Постепенно семейство Фис свыклось с Ижевском, с его суровым климатом, с его трудным бытом. Дела на фронте пошли веселее. Гитлеровцы отступали. Ижевск и сотни других промышленных центров помогали ковать победу. 30 мая 1943 года завод досрочно выполнил важное правительственное задание. Была получена благодарственная телеграмма М. И. Калинина. По этому поводу рабочим выдали хоть и скромное, но все же торжественное угощение, да еще с пивом.
Коос Фис выглядел именинником. Он самозабвенно носился по цехам, произносил речи. Его продуло сквозняком, и он схватил тяжелое воспаление легких. Болезнь опасно прогрессировала и перешла в менингит. Врачи ничего не могли поделать. Коос потерял сознание, бредил. Нелл и дети не отходили от него. Двадцатого июня Кооса не стало.
Похороны были необычайными. Гроб с телом Кобса Фиса носили из цеха в цех — рабочие с ним прощались. Из госпиталя пришли раненые с букетами полевых цветов. С подвязанными разбитыми челюстями они молча двигались за гробом, выражая свою солидарность с Нелли и ее двумя осиротевшими детьми...
Нелл, Марселла и Володя прожили в Ижевске еще год. Там Марселла вступила в комсомол, — рекомендации написали ей раненые офицеры, за которыми она ухаживала в госпитале. А в 1944 году о судьбе семьи Фис узнал каким-то образом Георгий Димитров, и он вытребовал их в Москву. Нелл с детьми поселилась в гостинице «Люкс» на улице имени Горького, где жили политические эмигранты из ряда стран Западной Европы. Им сказали, что теперь до победы над Гитлером уже недалеко и скоро придет время, когда можно будет вернуться на родину.
Энергичная Нелл, однако, не могла оставаться без дела. Она вернулась к преподаванию иностранных языков. Между прочим, это обстоятельство имело свое, совершенно непредвиденное последствие — тут опять начинается история, которой хватило бы для целого романа.
Офицер Леонов брал у Нелл уроки голландского языка. Потом он уехал на фронт, ему было поручено разбираться с освобожденными из гитлеровского плена иностранцами. И вдруг он пишет Нелл: «В сборном лагере близ Черновиц нашел голландскую девочку одиннадцати лет на костылях, она вас знает по Харькову. Родители ее, вероятно, погибли. У нее на руке вытатуирован номер, — она побывала в Освенциме. Что с ней делать?»
Вскоре Леонов привез эту девочку в Москву, завшивевшую, тощую, в военной гимнастерке. Взглянув на нее, Нелл всплеснула руками: да ведь это же Вера Боландер! Как помнит читатель, их семьи были соседями по харьковскому Дому специалистов. Значит, Боландеры не успели эвакуироваться и...
Вера выглядела совершенной дикаркой, она никого не узнавала. Нелл решила заменить ей мать. Марселла относилась к ней, как к сестренке. Мало-помалу замерзшая душа девочки оттаяла, к ней стала возвращаться память. Она рассказала, что гитлеровцы тогда в Харькове разъединили их семью: Веру услали в детский лагерь, маму — в женский, а отца — в мужской. Судьбы родителей она не знала. В лагере ей пришлось перенести много ужасов, и еще долго, каждые сутки в пять часов утра, она начинала стонать и дрожать во сне: это был час пресловутой эсэсовской «поверки».
Офицер Леонов впоследствии выяснил, что мать Веры была расстреляна фашистами, а отец выжил, его след потом отыскался в Голландии.
Ну вот, пришел час их возвращения в Голландию — Нелл Фис предстояло снова стать «дамой из Амстердама». Сколько же это лет прошло с тех пор, как она об руку с Коосом взбежала по трапу «Варшавы», отправлявшейся в Петроград? Ой, многовато, — больше четверти века.
По правде говоря, где-то на самом донышке души у Нелл время от времени просыпалось желание увидеть снова узкие улочки и каналы родного города, услышать полузабытую голландскую речь, отведать молодой селедки, которую в июне привозят с моря рыбаки, — родина есть родина. Но Нелл всегда гасила это желание, — так много было пережито на русской земле, так много душевных сил вложено здесь в строительство новой жизни, так много друзей приобретено, что казалось уже немыслимым покинуть Советский Союз. Да и дети уже взрослые, они знают Голландию лишь по отрывочным рассказам родителей — Харьков им наверняка ближе, чем Амстердам, которого они никогда не видели...
Но Георгий Димитров говорит: надо ехать. Теперь времена другие. Теперь силы, знания и опыт интернационалистов нужнее на Западе. А борьба ведь всеобщая, и здесь, и там. И Нелл Фис вместе с Володей, Марселлой уезжает в Амстердам.
Мне остается добавить немногое. Семейство Фис снова укоренилось на голландской земле, хотя, сказать по правде, это был не очень легкий процесс: Володе и Марселле пришлось многое изучать, начиная с азов, в том числе и голландский язык. Володя нынче живет и работает на юге Голландии, он специалист по новым холодильным аппаратам. Марселла, как я уже говорил, работает в туристской фирме общества «Нидерланды — СССР», где ее великолепное знание русского языка весьма кстати. Вера Боландер — телефонистка в одном из голландских госпиталей, — она, бедняжка, так и не рассталась с костылем. А Нелл нынче на заслуженном отдыхе — она, как ветеран «Автономной индустриальной колонии Кузбасс», получает персональную пенсию от Советского правительства и живет вот в этом уютном доме для стариков в Гарлеме.
У семейства Фис много друзей в Советском Союзе. Они время от времени встречаются, часто переписываются. В 1966 году Нелл и Марселлу пригласил к себе в Харьков бывший секретарь парткома машиностроительного завода имени Ленина Незовибатько. Встретились, обнялись и вдруг расплакались: столько всего вспомнилось — и радостного, и трагического. Там же, в Харькове, встретились с инженером Салабдаш, который работал в тридцатых годах на заводе. Помянули добрым словом и бывшего работника завода Николая Еременко, — он нынче живет в Москве.
Нынче растет в семействе «дамы из Амстердама» Нелл Фис уже третье поколение: Марселла, вернувшись на родину, вышла замуж за корректора Эрика Мол, начало жизненного пути которого напоминало тот, каким пошел Коос. Эрик предпочел тюрьму вступлению в голландскую армию, которая пыталась подавить борьбу индонезийского народа за свободу. Теперь у них двое сыновей: Васька, как его зовет Марселла, или Базилиус, и Андрюшка, или Андре. «Ваське» — шестнадцать, «Андрюшке» — двенадцать лет. Мать часто рассказывает им о том, какими были в молодости их дед и бабушка, что представляла собой «Автономная индустриальная колония Кузбасс», какую роль сыграли в их жизни Харьков и Ижевск и чем обязан весь мир Стране Советов.
*
