Но Динке не хотелось ни слушать, ни отвечать. Она смотрела на свой ранец. Там лежала тяжелая, как булыжник, двойка. Динка представляла себе, как медленно, едва передвигая ноги, она потащит ее домой, как вечером, когда усталая мама сядет за стол, она вывалит ей на колени эту двойку-булыжник… Нет, нет! Динка вскочила и, раздвинув девочек, подняла руку:
— Слушайте! Слушайте!
Она еще и сама не знала, что скажет сгрудившимся вокруг подругам, но знала уже, что в сердце ее созрело какое-то великое решение и что теперь она не отступит от него ни на шаг.
— Слушайте! Слушайте! Это была моя последняя двойка!.. Последняя в моей жизни!
Девочки испуганно смотрели на ее изменившееся лицо, на закушенные губы, и никто не говорил ни слова.
Вечером Динка стояла под дверью Лёниной комнаты и ждала, когда Вася кончит урок.
— Вася! — торопливо сказала она, едва длинный Вася, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку, внезапно появился на пороге. — Вася! Не говори мне ничего, я сама буду говорить с тобой, — взволнованно предупредила Динка. — Мне надо, чтобы ты со мной позанимался по арифметике, я не умею решать задачи с купцами.
Она стояла перед ним, как крохотный лилипут перед Гулливером. И Гулливер понял, что в душе ее созрело великое решение. Он широко распахнул дверь Лёниной комнаты и взял у нее из рук задачник.
— Садись, — сказал он и кивнул удивленному Лёне: — Оставь нас одних!
Это стало повторяться каждый день до тех пор, пока взъерошенная и счастливая Динка не принесла домой пятерку.
Она так бежала, размахивав своим ранцем, так запыхалась, как будто, сражаясь за эту пятерку, билась с сильнейшим из своих врагов, изнемогая от битвы и теряя свои коричневые перышки…
А может быть, это действительно было так. Ведь Динка отстаивала свое первое великое решение.
Глава двенадцатая
ХОХОЛОК
Приближалась весна. Первая весна в Киеве. По крутой Владимирской улице, весело позванивая, поднимался трамвай, а навстречу ему, между рельсами и тротуаром, подпрыгивая и пенясь, мчался задорный ручей. Динка бегала от дерева к дереву и, приглядываясь к веткам. На которых уже набухали почки, в восторге окликала идущих мимо:
— Смотрите — почки! Почечки!
Ложась спать, она высовывала голову в форточку и чутко прислушивалась к таинственным ночным шорохам… Ей казалось, что весна обязательно приходит ночью тихими-тихими шагами, чтобы утром сделать людям неожиданный сюрприз первым крохотным жучком с зеленой спинкой, распустившейся веткой сирени, новой песенкой залетевшего под карниз скворца…
После уроков Динка бежала в Николаевский сквер. Там от разворошенных черных грядок пахло свежей, оттаявшей землей, почки на деревьях были ярче и зеленее. Динке казалось, что сюда, в этот сквер, где обычно бегают и играют дети, весна придет прежде всего… Среди этой оживающей природы Динке все время попадалась на глаза массивная фигура царя, возвышающаяся на пьедестале памятника.
«Ну при чем он тут? — сердито думала Динка. — Уж довольно, что в гимназии на каждом шагу — и в учительской и в зале… Портрет царя, портрет царя… А сколько людей посадил он в тюрьму, на каторгу сослал…»
Однажды, закинув голову и заложив за спину руки, Динка близко подошла к памятнику и, вглядываясь в застывшее лицо с выпуклыми глазами, с ненавистью подумала:
«Стоит. А там, в Сибири, мерзнет крохотный мальчик… А где мой папа?..»
Динка, забывшись, шагнула вперед:
— Где мой папа? Но кто-то сбоку быстро схватил ее за руку и увлек в соседнюю аллею.
— Ты что там кричишь? Ид-ем скорей отсюда! — взволнованно сказал мальчик в форме реального училища с книгами под мышкой.
Динка узнала своего соседа Андрея Коринского и сердито спросила:
— А ты что? Трус?
— Нет, — ответил мальчик и показал на идущего по главной аллее полицейского. — Что ты скажешь, если сейчас он подойдет к нам? Зачем ты на памятник кричала?
— А я знаю, что я скажу! — выпятив нижнюю губу, храбрится Динка.
— Значит, ты хочешь, чтобы твою мать арестовали, да? — шепчет Хохолок. Скажи, что ты грозила мне, а я стоял за памятником…
Но полицейский спокойно идет своей дорогой. Когда звон его шпор затихает, губы мальчика расползаются в смешливую улыбку, темные глаза щурятся.
— Ты вообще какая-то смешная… Ходишь по дорожкам и все приглядываешься к чему-то… Я давно слежу за тобой!
— Я приглядываюсь к весне, а вот к чему ты тут приглядываешься? Думаешь, я полицейского испугалась? Фью! — хвастливо присвистнула Динка. — Да я их видела-перевидела в своей жизни целыми кучами!.. Ты в каком классе? — вдруг спрашивает она, взглянув на пряжку пояса, туго стягивающего складную фигуру мальчика.
— Я в четвертом. А ты?
— Я во втором, а перейду в третий. Со всеми пятерками!
— Ого! Со всеми пятерками! А я почему-то думал, что ты двоечница.
— Ну да! Я уже целый месяц как отцепилась от двоек! Мальчик покачал головой.
— Двойки как репей, — задумчиво сказал он. — Прицепятся к человеку, и куда он, туда и они! У меня есть одна такая, по русскому письменному… А уже скоро экзамены. Надо исправиться!
— Исправляйся, — сказала Динка. — Я уже исправилась! Около выхода из сквера стояла девочка с корзинкой мохнатых фиолетовых цветов. Внутри каждого цветка желтела пушистая сердцевинка с дрожащими усиками.
Динка ахнула и вцепилась в рукав своего товарища:
— Цветы! Цветы! Это настоящие! Живые! О, купи мне! Пожалуйста, купи!
Андрей смущенно порылся в карманах, глаза его часто замигали.
— У ме-ня н-нет де-нег, — заикаясь, сказал он. — Но я нарву тебе таких цветов! Я знаю, где они растут! В Пуще-Водице, около пруда! Их, там целые тысячи! Там вся поляна фиолетовая от них! — внезапно загораясь, добавил Андрей.
— Так пойдем туда сейчас! — в восторге подпрыгнула Динка.
— Да нет, — улыбнулся Хохолок. — Туда надо ехать. Это же Пуща-Водица, она под Киевом! Туда надо ехать с утра!
— С утра? Так поедем завтра!
— Но завтра ведь будний день, тебе надо в гимназию, а мне в реальное!
— Чепуха! Я не пойду в гимназию. А ты тоже согнись вот так с утра, как будто у тебя живот болит, а потом мы уедем!
Динка схватилась обеими руками за живот и придала своему лицу такое выражение, как будто у нее внезапно начались колики. Андрей расхохотался, а потом серьезно сказал:
— Нет, притворяться я не буду. Я не люблю вранья! Мой отец никогда не врет, и я никогда не вру.
— Но ведь каждый человек хоть иногда врет, тогда и ты можешь, попробовала схитрить Динка, но, видя, что брови мальчика нахмурились, замолчала. Потом снова с жаркой мольбой стиснула на груди руки: — Хохолок!.. Знаешь что, Хохолок! Тогда просто скажи своему отцу и своей матери и даже в реальном, что зацвели самые первые мохнатенькие фиолетовые цветы!
— Эти цветы называются «сон», — растроганно сказал Андрейка. — И мы поедем за ними завтра же! Только я никому ничего не скажу, там ведь взрослые люди, они этого не понимают. Мы поедем, и всё! — решительно добавил он.
— Конечно. Поедем, и всё! Что нам? Сядем да поедем! Где ты скажешь, там мы и вылезем. Может быть, на пруду, а может, на той самой полянке…
Динка шла и болтала. Счастливая его обещанием, она сразу стала такая кроткая и послушная, что Хохолок с удивлением поглядывал на нее сбоку и думал:
«Нескучная девчонка… То такая, то сякая… Поеду уж… Повезу ее…»
И, морща лоб, он заранее придумывал, как оправдает свой пропуск в училище, ведь еще ни разу в жизни без уважительной причины он не пропустил ни одного дня…
Отец Андрея был рабочим в Арсенале. Этот суровый, замкнутый человек редко находил для сына ласковые слова, но зато строго взыскивал с него за малейшую провинность.
— Ты для меня только тогда сын, когда я вижу в тебе честного человека, рабочего. Андрейка боялся отца, уважал его, но больше любил мать, слабую, болезненную женщину, баловавшую сына потихоньку от отца. У Андрея не было ни сестер, ни братьев, поэтому чужая девочка, так смешно и ласково называвшая его Хохолком, интересовала и располагала его к себе.
