Сице с кем же потолковать топерва мочно?
– Еже бо толковати? – раздалось уверенно сверху и по притихшему гулу и смешкам, Голохватов понял, что, наконец, услышал голос старшего.
– У вас в остроге должен ныне бысти Филипп Завадский, сый великий тать и разбойник, выдающий себя за Енисейского купца.
– Он вам надобен?
– Мы зде токмо по его душу.
– Не ведаем. Можа и есть такой человек, а можа и нету. – Ответили после паузы.
– Так сведай.
Голохватов улыбнулся во тьме.
– Да шибко не тяни, братец! – крикнул он. – Ежели выдашь сего разбойника с подельниками, мы абие уйдем, обаче станешь долго думати да наше терпение истняти, разговор совсем по-иному пойдет.
– Грозишь, возгря?! – крикнул кто-то.
– Почитай, мудрый совет даю.
***
Костер тонкой огненной лентой взвился выше елей и ушел в небеса. Гласа земные и небесные слились в едином хоре. Он лежал поверженный, среди трупов в оранжевом комбинезоне и только сейчас понял, что уста мертвецов вокруг него, взывают неживыми голосами: Лан Хуи! Лан Хуи! Лан Хуи!
Костер уходящий в небо не сыплет искрами, и не лижет хмурый воздух, а угрожающе мерно гудит – он замечает, что огонь не багрян, а бел как прибрежная пена и по нему спускается на землю огненный шар.
– Лан Хуи! Лан Хуи! – громче кричат вокруг него убиенные.
Почему же безмолвствует он? Почему жив еще страх в мертвом теле?
– Хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя…
Он уловил движение – с большим трудом и болью запрокинул голову и одержимый шепот его участился:
– Ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения…
– Лан Хуи! Лан Хуи!
Тебя все забыли, оставили на поле боя в плену парализованного тела. Исполнив чужую волю, ты не нужен даже себе.
Огненная фигура похожая на человека, только крупнее и выше ростом – около шести метров парит над полем. Взмахи ее крыльев мощно сотрясают воздух, движения так нечеловечески быстры, что становится страшно. Огненная фигура вдруг поворачивает к нему голову, замечает его – срывается, как хищник несется к нему. Он успевает закрыть глаза и ощутить убийственный жар.
Бесконечный свет уходит, оставляя его на деревянном жертвенном алтаре. Кругом снова ели и ложная жизнь в безвластии над собственным телом. Из огненного шара вышли двенадцать больших ярких птиц и закружились вокруг него в причудливом танце. Вместо музыки диковинный хор, птицы пляшут, красиво и слаженно переставляя крепкие ноги и чудится ему желанный отголосок жизни – девичий смех.
Первая птица обернулась вдруг девушкой, затем вторая и вскоре уже не двенадцать птиц, а двенадцать девушек кружат вокруг алтаря. Перед глазами мелькают стройные обнаженные ноги, животы, манящие линии бедер. Они азиатки, их лица смуглы и соблазнительны – той притягательной юностью, когда не требуется больших ухищрений, чтобы пробуждать огонь. Их тела полны энергии, и он чувствует – о, чудо, движение жизни.
Девицы хохочут, двигаются все быстрее и быстрее, на его лице тоже улыбка – он чувствует натяжение лицевых мышц, и легкое смущение, порожденное неспособностью контролировать себя. Одна из девиц выходит их круга. К нему приближается ее лицо – зеленые глаза, высокие скулы, нежная кожа, свободная улыбка. Она изящно забирается на алтарь, его тело между ее сильных ног. склоняется над ним. Другие девицы продолжают кружить, мелькают такие же улыбки, разноцветные перья, влажные тела. Он чувствует, как жизнь возвращается к нему, продолжая двигаться, девица кладет ему руки на живот, изуродованный раной, слабую вспышку боли гасит волна огня, он поднимается на локте, смутно без удивления осознавая, что уже владеет своим телом. Мокрое разгорячённое лицо двигается перед ним, он понимает, что больше не в силах сдерживаться, открывает рот, извергает огонь.
***
Последние две версты Савка то и дело опускался на колени и полз на четвереньках. Аким шатался, он давно уже не чувствовал ног, казалось, что мороз отнял их, но у него хватало еще сил кричать на Савку.
– Человек ты Божий, али обезьяна срамная?! Не зазорься иди о двух ногах!
– Не могу! – отвечал с земли Савка.
– А во-то я тебе сейчас, – Аким из последних сил схватил торчавшую из снега сухую корягу и замер – на голой ветке прямо над ним сидел черный гриф. Значит не показалось. Полчаса назад он видел ее же среди ветвей. Аким замер, как завороженный глядел с ужасом на птицу-падальщицу.
– Шиш тебе! – закричал он вдруг в полный голос, швыряя корягу. Птица нехотя вскудахтнула, грузно скакнула по ветке.
Столь вопиющая наглость со стороны грифа придала Савке сил, он с трудом поднялся на ноги и пошел нетвердо, как больной.
– Во-то я тебе подсоблю, – Аким закинул его руку себе на плечо, – гряди, братец, по мале, вот тако. – Говорил он будто ребенку.
– Мы заблудились, Аким.
– Нет, нет…
– Я же говорил межеумок надует нас.
– Нет…
Они вошли в лес.
– Мы умрем, братец.
Аким брел будто зомби, кажется он сам ничего не понимал. Савка снова упал, но Аким этого не заметил побрел шатаясь дальше. Савка глядел на него, хотел позвать, но сил уже не было ни на что. Только опытный глаз уловил нечто, чему не место в глухом лесу, нечто рукотворное… Тонкая льняная нить блеснула на солнце, и он увидел спрятанный среди ветвей сколоченный ящик.
– Аким! – заорал Савка из последних сил. – Стой!
Аким не слышал – шел вперед на полусогнутых.
– Аким! – Савка собрал последние силы, поднялся, зигзагами побежал за согбенной фигурой. – Стой, дурень!
Ухватив его за пояс, Савка рванул на себя, но Аким был тяжел, сил не хватило, однако он встал, согнулся, упер руки в колени, покачиваясь вперед-назад. Мурмолка съехала с его головы, опрокинулась со лба на чистый снег, обрушив легкое снежное укрытие на тончайших прутиках, упала в открывшуюся глубокую яму, начиненную на дне острыми кольями.
Аким ошалело глядел вниз и поддался Савкиной слабой силе – опрокинулся назад.
Сидя в снегу, он закричал по-неясытиному. Звук правда вышел больше похожим на хриплое кукареканье.
Справа и слева неслышно появились тунгусы, вооруженные луками и пальмами.
– Дошли, родимые, дошли… – Аким упал в снег и потерял сознание.
***
Ворота сотряслись от сильного стука. Антон схватил ружье, но Филипп
