потерявший совесть А. Белый и соблазнённые его бреднями историки. Пора одуматься, вчитаться и осознать идеи Свенцицкого, развивавшего и восполнявшего этику Канта, возводя её к евангельским заповедям. Ведь итог всестороннего исследования предельно ясен: убийство во имя любых
земных целей логически отрицает бессмертие, а психологически – любовь. Но чтобы отказ убить злодея не выродился в бессильное непротивленство, христиане призваны поднять бо́льшую ношу –
простить его. Это мучительно трудно, для атеистов и иноверцев невместимо, но именно так является высшая сила духа – любовь. Только она открывает подлинное содержание личности – бесконечное, божественное начало.
Любовь – основа святости и соборности, разрушающая все преграды меж душами и созидающая единство, бесконечный источник сил и путь познания, реального слияния с Божеством, но и Голгофа – преодоление самости, распятие плоти своей.[59] Чтобы научиться любить других, надо быть жестоким к себе: в этом смысл христианского аскетизма – победить искушения, отречься от всякой страсти, освободить дух от власти материи, заставить душу свою служить Богу и тем встать в должное отношение к людям.
Смысл нашего бытия в преображении космоса и вечной жизни всех воссоединившихся с Творцом, а потому Свенцицкий выдвигает задачу новой религиозной эпохи – всё спасительное, что открывалось в созерцании индивидуально, принести в мир и преобразить его животворящей религиозной силой. Заботиться только о собственной душе недостойно христианина – вот главная мысль Свенцицкого. Перестать чувствовать боль ближнего – для него больше чем смерть.
Он хотел, чтобы христиане отличались от прочих не только тем, что ходят в храм и худо-бедно исполняют обряды, но чтобы и в обыденной жизни, и в собраниях их поведение разделяла та же пропасть, что лежит меж Христом и Антихристом. Потому и обличал поступки считающих себя членами Церкви и уподобляющихся язычникам; по примеру Иоанна Крестителя призывал верующих к покаянию, видя в этом единственную возможность исправления, преодоления греховности нашей.[60]
Есть разница между христианским смирением и рабской, безвольной покорностью; ярче всего это показал ХХ в. Смиренно шли на казнь новомученики, но не отрекались от веры, не подписывали под пытками противное ей, не лгали. Холопствовали высшие представители церковной организации, безропотно исполняя любые приказы безбожной власти, восхваляя её, враньём помогая позорным делам, клевеща на прославленных ныне святых. Одни кротко принимали терновый венец и твёрдо шли на Голгофу; другие продавали правду Христову за позолоченные митры. Вот и вся разница.
«Пред Богом смирись – пред злом будь непоколебим. Себя не утверждай, но во имя добра будь пламенен и дерзновенен». Нет большего геройства, как смирение, но право и обязанность каждого верующего во Христа – противостать нечисти. Такова диалектика христианства, осознанная Свенцицким.
Кого исцелит врач, имеющий снисхождение к болезни? Совершим ли воистину работу Господню, если не обличим друг друга в меру сознания собственных грехов? Чего боимся и кого стесняемся, робко спрашивая: а надо ли изобличать беззакония? «Смиренно» покрывать их разве лучше… Тут дело не частное, если тело одно и душа одна: общий грех келейно не преодолеешь, только с открытым сердцем устраним порок. А молчать, видя позорную жизнь любимого, – значит отторгнуть его и впасть в окамененное нечувствие. Это предательство и убийство – бросить раненого, оставить слабого на пагубу врагу. Да не будет меж нами такого!
Архим. Антоний (Храповицкий) в 1893 поучал студентов МДА: «Дар духовного возрождения достигается теми, кто: 1) познав внутренним опытом сладость истины и общения с Богом, 2) возлюбил так много жизнь со скорбью и надеждой, что 3) совершенно потерял нить своей личной жизни и, умерши себе, 4) не чрез искусственную проповедь, но чрез исповедь, чрез раскрытие своего сердца и чрез всю свою жизнь призывает братий к покаянию и любви».
«Письма ко всем» и особенно «К самому себе» – одна из духовных вершин русской мысли в ХХ в. Литература… Недостаточен, узок сей термин. Исповедальное откровение, беспощадное разоблачение врага рода человеческого, проникшего в каждую душу. «Зная, как крестил Иоанн, не стыдись исповедать грех свой, чтобы, подвергшись стыду здесь, избежать оного там; потому что и стыд есть часть тамошнего наказания. Докажи, что действительно возненавидел ты грех, пред всеми открыв и выставив его на позор».[61]
Это невозможно читать – стыд жжёт сердце: ведь это же ко мне, ко мне, взывает совесть моя полузадушенная, образ Божий, внутри живущий, который топчу, грязью греха мараю. Что ж я сделал с собой, что слушать Его не могу, глаза болят от солнца истины – так бы и отбросил книгу. Но странное чувство удерживает – Он любит меня… Как, разрывающий душу мою, выволакивающий на свет гниль и мерзость из её закоулков, и – любит? А самое страшное, что всё это правда. Противно видеть и прикасаться, но – правда… И набухает крик: «Отойди от меня грешного! Оставь в покое…» А Он и пришёл к грешникам – лечить, спасать. И вот мысль: Он – это я, только чистый. В Нём, а не в злой силе, управляющей мною как роботом, не в самозванце, присвоившем моё имя, а в Нём – моя истинная личность. То есть я должен стать таким, как задуман, – стать Им. Должен свободно, по своей воле сделать выбор. Господи, помоги моему неверию!..
Письма Свенцицкого – пророческое обращение к народу, где глас Божий взывает ко всем и к каждому.[62] Разговор прямой и жёсткий, без флёра политкорректности, увёрток и недомолвок – как на духу. Как и должны всегда говорить христиане. «Тяжёл подвиг обличения…»[63] Но сила пророка в том, что он вещает правду и суд промысла, призывает служить воле Божией. Им движет Любовь к гибнущим братьям, его цель – созидание, поэтому мало заклеймить грех, нужно помочь победить его. И Свенцицкий указывает средства к возрождению – покаяние, отречение от лжи, подвиг исполнения заповедей, восстановление попранной свободы и соборного единства. Свято веруя, что без Церкви, вне её ни личности, ни стране, ни миру спасения нет, он требует от пастырей осознать высоту своего призвания и соответствовать ей, даже до мученичества.
И сейчас раздадутся визги: «Как он смеет так говорить! Экстремист!!» Тогда логично объявить экстремистским и Евангелие, поскольку это сплошное пламенное обличение нынешних фарисеев в рясах, всех наших высших и низших властей, всех олигархов, грабящих и угнетающих народ. Или проще непреложные требования Нового Завета, обращённые к каждому из нас, ограничить – из абсолютных перетолковать в относительные? Так уже было. Но учтите: всё сказанное Свенцицким о каре небесной за отступление от Божиих заповедей и предательство Христа сбылось.
