Под конец пришел “Бедовый”, появление которого удивило меня, так как я видел, что “Суворов” вышел из строя. Следовательно, “Бедовому” надо было находиться там для подания помощи Начальнику эскадры».
Поражая плавающих людей
«Пока мы стояли на месте гибели “Ослябя” — эскадра наша прошла мимо нас, и к нам стали приближаться японские крейсера, теснившие эскадру сзади.
Все были так заняты спасением людей, что неприятель был замечен только потому, что открыл по нам жестокий огонь, поражая плавающих людей…
Положение становилось критическим. Снаряды рвались обводу у самого борта, но пока в миноносец попаданий не было. Стоявший на правой стороне артиллерийский квартирмейстер Пимен Казаков был ранен осколком. Несколько человек было убито на воде у самого борта…
Приказав обрубить тали и бросив вельбот, открыл огонь по неприятелю и стал уходить к нашей эскадре.
Уже развернувшись, я заметил на воде 3-х или 4-х человек. Они были в стороне неприятеля, и чтобы подойти к ним, пришлось бы снова разворачиваться. Дольше испытывать судьбу было бы безумием; у меня было уже около 200 человек, и рисковать ими и миноносцем для этих четырех несчастливцев я не считал себя вправе. Послав им благословение, я дал полный ход и, отстреливаясь из своих маленьких пушек, стал догонять ушедшую далеко вперед эскадру. Так на этот раз в меня японцы и не попали…»
«Спасено мною с “Ослябя” 5 офицеров… и 196 нижних чинов; были между ними и раненые, но сколько — не знаю. Всего же взято с воды 204 человека…»
«Уходя с места спасения, уверен, что кроме упомянутых уже четырех человек все были подобраны. По донесениям японцев видно, что суда, расстреливавшие нашу группу миноносцев, были легкие крейсера отрядов Катаока, Уриу, Того и Дева.
В 3 часа 30 минут ушел с места гибели “Ослябя” и, догоняя эскадру, прошел мимо “Урала” под креном, который спускал шлюпки и сажал на них команду. Очевидно, “Урал” тонул. Около него были наши крейсера и транспорты, и тут мне нечего было делать. Появившийся стук в машине заставил предположить, что, маневрируя между всплывшими Ослябскими обломками, вероятно, погнул винт».
Пылающий костер
«Догоняя эскадру, которая за это время ушла так далеко, что суда виднелись на горизонте, я увидел вправо от эскадры совершенно отделившийся от нее остов корабля весь в пламени и дыму. Трубы и мачты были сбиты.
Узнать “Суворова” в этом остове было трудно, но общее убеждение говорило, что это наш флагманский корабль.
Видевши “Бедового” на месте гибели “Ослябя”, когда он должен был подать помощь “Суворову”, я почти был уверен, что он к “Суворову” не подходил, то есть Адмирал еще не снят с гибнувшего корабля. Колеблясь между сомнением и страшным риском (может быть, бесполезным) для миноносца и спасенной команды, я приближался к пылающему костру, желая убедиться — что это за корабль.
Но когда, подойдя ближе, я увидел рядом с ним нашу “Камчатку”, а дальше вправо отряд броненосных японских крейсеров, которые расстреливали “Камчатку” и “Суворова”, я не выдержал и решил во что бы то ни стало подойти к “Суворову” и снять Адмирала, если он жив.
Риск был очевиден. Я не только рисковал миноносцем, но и 200 лишних, только что спасенных жизней…»
Мы пойдем спасать Адмирала!
«Чтобы воодушевить команду на подвиг, я обратился к ним со словами: “Братцы, мы пойдем спасать Адмирала, помоги нам Бог, в добрый час!” Все бывшие на верхней палубе сняли шапки и перекрестились. Дав самый полный ход, я вошел в сферу огня. Видел, как на “Камчатке” свалилась труба. Снаряды рвались кругом, но “Буйный” был пока невредим…
Подходя к кораблю, я глазам своим не верил! Да, это он, “Суворов”, но в каком виде! Мачты сбиты: обе трубы сбиты; весь борт, где нет брони, избит буквально, как решето; краска на борту обгорела, а изнутри вырываются языки пламени от пожара. Это не корабль, а просто какая-то жаровня, вроде тех, что употребляются на юге для печенья каштанов…
Подойдя к “Суворову” и развернувшись, я подошел так близко, что мог кричать в мегафон. “Суворов” лежал на S при SW ветре. Дым от пожара шел на левый борт, и с левого же борта были 6 японских судов, громивших “Суворова”.
На “Суворове” людей не видно, но, подойдя совсем близко к борту, я увидел на правом срезе у 6-дюймовой башни Флаг-Капитана и еще несколько офицеров. Они что-то кричали и махали руками. (Как выяснилось потом — семафорили.)
Развернувшись и подойдя ближе, мы могли объясниться голосом: у них шлюпки все разбиты, “Бедовый” не подходил. Адмирал ранен, надо его во что бы то ни стало взять на миноносец. Мой вельбот брошен у “Ослябя”.
Остался один выход, правда, отчаянный ввиду крупной зыби и наветренного борта: это пристать на миноносце вплотную. С подветра, т.е. с левого борта, японцы расстреливают несчастный корабль…
У наветренного правого борта был сильный прибой; я сознавал риск такого маневра, но уйти, не принявши Адмирала, я не мог, когда уже было так много сделано для этого…
Поставив свою команду по борту с койками и пользуясь ими как кранцами, мне удалось быстро пристать. К счастью для меня, “Суворов” имел уже крен на левый борт (как потом оказалось — от минной пробоины в корме), так что оголенная правая поверхность была гладка, и опасные башмаки от шестов минных сетей были высоко.
Однако все-таки не обошлось без аварии: Суворовский выстрел задел за мою 47-мм пушку, свернул на зыби тумбу и повредил площадку 75-мм пушки. Выстрел сейчас же обрубили и устранили эту помеху».
«Ура!» гремело кругом…
«Окровавленного Адмирала выносят из 6-дюймовой башни и, пользуясь зыбью, которая подымает миноносец — почти перебрасывают его на руки моей команде.
Адмирал у нас!
Команда в восторге закричала “ура”; “ура” раздалось и на “Суворове”. Перепрыгнуло еще несколько человек; я выбрал момент и удачно отвалил задним ходом, опасаясь повредить винты об “Суворова”.
“Ура!” гремело кругом…»
А в это время на «Суворове»
Около трех часов пополудни адмирал Рожественский после осколочного ранения левой ноги, окончательно лишившего его возможности передвигаться — были перебиты ахиллесово сухожилие и нерв, стопа оказалась парализована, — был помещен в 6-дюймовую башню на правом срезе, где и остался сидеть, прислонившись к стене башни.
Оставшиеся в живых офицеры свидетельствуют, что Адмирал находился практически все время в забытьи. Хотя иногда усилием воли пытался очнуться и даже отдавать приказания.
Так, лейтенант Кржижановский в своем донесении о бое рассказывает:
«Положение становилось угрожающим. Я поспешно направился в центральный пост, чтобы предупредить Адмирала о положении корабля, но не мог найти прохода, груды обломков преграждали путь…
На верхнюю палубу вел один трап, но он был спиною ко мне, кругом огонь не позволял к нему пробраться… Нельзя было дышать. Воцарилась полная тьма, в которой мелькали огоньки. Раздумывать было нечего. Я бросился в огонь, добрался до трапа и выскочил на верхнюю палубу. Тут решительно все было исковеркано, жар невыносим, всюду пламя. Палуба спардека прогнулась и местами прогорела. Всюду обгоревшие тела. Бегом между языками пламени я искал выхода и случайно оказался против выхода к правой 6-дюймовой башне.
Заглянул в башню и увидел там Адмирала, сидящего у стенки возле правой пушки. Адмирал приказал мне вызвать комендоров и стрелять.
Однако башня уже не вращалась, подача была испорчена, а впереди никого не было видно. Вообще, внутренность башни была в таком виде, что стрельба казалась более опасной для себя, чем для неприятеля. На всякий случай я вышел, чтобы позвать сведущих людей привести башню в исправность.
Вернер Иванович фон Курсель. Прапорщик по морской частиВойти внутрь броненосца уже нельзя было, там был сплошной огонь. На нос пройти было тоже невозможно — горели свалившиеся коечные сетки. Я пошел на ют посмотреть, где наши суда и неприятель. Это было около 4 часов».
Последние офицеры «Суворова»
Все офицеры штаба Командующего 2-й эскадрой были к этому времени либо убиты, либо имели ранения различной степени тяжести.
Из офицеров броненосца остались в строю: старший минный офицер Николай Иванович Богданов, вступивший в командование броненосцем; младший минный офицер Петр Александрович Вырубов — оба ветераны китайской кампании; и прапорщик по морской части Вернер Иванович фон Курселъ.
