В течение последнего часа они вставали один за другим и каждый рассказывал свой сон, вызывая, похоже, неизменный восторг остальных. Стю опять вспомнилось бесконечное смакование секса, в котором подростком он принимал участие (в основном как слушатель).
Глен был и поражен, и растроган их растущим желанием говорить и самой атмосферой боевого возбуждения, пришедшего на смену унылой растерянности, в которой они пребывали в начале собрания. Происходил громадный запоздалый катарсис, и ему тоже вспомнились разговоры о сексе, но несколько иные. Они говорят как люди, подумал он, которые очень долго жили с чувством вины за разные, как им казалось, ненормальные сексуальные штучки, чтобы однажды открыть для себя: все эти вещи, высказанные вслух, являются всего-навсего обычной жизнью — и только. Когда внутренний ужас, таящийся под спудом, наконец выплеснулся в этом марафоне публичного обсуждения, он стал более подконтролен… может быть, даже преодолим.
Собрание закончилось в половине второго ночи, и Глен ушел вместе со Стю, впервые со смерти Ника чувствуя себя неплохо. Он считал, что они преодолели себя и сделали первые трудные шаги на своем пути к полю сражения, каким бы оно ни оказалось.
Он ощущал надежду.
Электричество дали днем 5 сентября, как и обещал Брэд.
Воздушная сирена на крыше здания окружного суда зашлась громким ревом, испугав множество людей на улицах, которые начали в ужасе вглядываться в ни в чем не повинное голубое небо, ища признаки надвигающихся воздушных сил темного человека. Некоторые побежали в свои подвалы и сидели там, пока Брэд не нашел рубильник и не отключил сирену. Лишь тогда они, конфузясь, вышли на улицы.
На Уиллоу-стрит возник пожар, группа из дюжины добровольцев-пожарных быстро подъехала туда и потушила огонь. Крышка канализационного люка на пересечении Бродвея и Уолнат-стрит взлетела в воздух, пронеслась около пятидесяти футов и приземлилась на крышу магазина игрушек «Оз», как огромная ржавая блошка.[9]
В этот день, который Зона стала называть Днем электричества, произошел лишь один несчастный случай. По какой-то неустановленной причине взорвался автомагазинчик на Перл-стрит. На противоположной стороне улицы у дверей своего дома сидел Рич Моффат с бутылкой «Джека Дэниела» в почтальонской сумке. Его ударило отлетевшим куском стальной обшивки и убило на месте. Больше ему уже не суждено было разбивать стекла в витринах.
Стю был с Фрэн, когда с жужжанием ожили флюоресцентные лампы под потолком ее больничной палаты. Он смотрел, как они поморгали-поморгали, а потом засветились старым знакомым ровным светом. Минуты три он не в силах был оторвать взгляд от него. Когда он вновь взглянул на Фрэнни, ее глаза блестели от слез.
— Фрэн? Что случилось? Тебе больно?
— Это из-за Ника, — сказала она. — Так… несправедливо, что Ника нет в живых и он не видит это. Помоги мне, Стю. Я хочу помолиться за него, если сумею. Хочу попытаться.
Он поддержал ее, но не знал, молится она или нет. Он вдруг поймал себя на том, что ему страшно недостает Ника и что он ненавидит Гарольда Лодера больше, чем когда-либо раньше. Фрэн была права. Гарольд не просто убил Ника и Сюзан; он украл у них свет.
— Шшш, — сказал он. — Шшш, детка.
Но она плакала долго. А когда слезы у нее высохли, он нажал на кнопку подъемника ее кровати и включил лампу на ночном столике, чтобы она могла читать.
Стю расталкивали ото сна, и ему потребовалось долгое время, чтобы окончательно прийти в себя. Его мозг медленно перебирал, казалось, бесконечный список тех людей, которые могли пытаться украсть у него сон. Это была его мать, говорившая, что пора вставать, растапливать печку и готовиться идти в школу. Это был Мануэль, вышибала в том маленьком грязном публичном доме в Нуэво-Ларедо, говоривший, что его двадцать долларов уже отработаны, и, если он хочет остаться на всю ночь, это обойдется ему еще в двадцатку. Это была медсестра, вся в белом, хотевшая измерить ему давление и взять мазок из горла. Это была Фрэнни.
Это был Рэндалл Флагг.
Последняя мысль подняла его, как струя холодной воды, выплеснутая прямо в лицо. Но тот, кто разбудил его, в списке не значился. Это был Глен Бейтман с Коджаком, примостившимся у его колен.
— Ты не из тех, кого легко разбудить, Восточный Техас, — сказал Глен. — Спишь как убитый.
В почти полной темноте Стю был виден лишь его смутный силуэт.
— Ты мог бы для начала включить этот чертов свет.
— Знаешь, я совсем забыл про него.
Стю включил лампу, зажмурился от резко ударившего глаза света и тупо уставился на механический будильник. Было без четверти три утра.
— Что ты тут делаешь, Глен? Я, знаешь ли, спал — на тот случай, если ты еще не заметил.
Ставя будильник на место, он первый раз как следует взглянул на Глена. Тот выглядел бледным, напуганным и… старым. Морщины прорезали глубокие впадины на его лице, и он казался измученным.
— В чем дело?
— Матушка Абагейл, — тихо сказал Глен.
— Умерла?
— Прости меня Господи, но я почти жалею, что нет. Она проснулась. Она хочет видеть нас.
— Нас двоих?
— Нас пятерых. Она… — Его голос как-то огрубел и стал хриплым. — Она знает, что Ник и Сюзан мертвы, и знает, что Фрэн в больнице. Не представляю откуда, но она знает.
— И она хочет видеть комитет?
— То, что от него осталось. Она умирает и говорит, что хочет сказать нам что-то. И я не уверен, хочу ли я это услышать.
Снаружи ночь была холодной — не промозглой, а холодной. Куртка, которую Стю достал из кладовки, пришлась кстати, и он застегнул ее до самого горла. Над головой у него светила холодная луна, заставившая его вспомнить про Тома, которому дали команду вернуться и рассказать обо всем, когда луна станет полной. Нынешняя луна была чуть больше четвертушки. Одному Богу известно, где эта луна смотрит вниз на Тома, Дайну Джургенз, на Судью Фарриса. Как Богу известно, что она смотрит вниз на странные вещи, творящиеся здесь.
— Первым я разбудил Ральфа, — сказал Глен. — Сказал, чтобы он шел в больницу и забрал Фрэн.
— Если бы врач хотел, чтобы она вставала и ходила, он отправил бы ее домой, — сердито буркнул Стю.
— Это особый случай, Стю.
— Для человека, который не желает выслушать то, что должна сказать старуха, ты, кажется, здорово торопишься добраться до нее.
— Я боюсь не сделать этого, — ответил Глен.
Джип остановился возле дома Ларри в десять минут четвертого. Дом был весь освещен — теперь уже не газовыми фонарями, а нормальным электрическим светом. Каждый второй уличный фонарь тоже горел — не только здесь, но по всему городу, — и Стю с восторгом глядел на них всю дорогу, пока они ехали в джипе Глена. Остатки летней мошки, сонной от холода, вяло бились о стеклянные шары.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
