— Как она? — спросил Ларри у Джорджа.
— Все так же, — ответил Ричардсон.
— Она переживет эту ночь?
— Я не могу ручаться, Ларри.
Женщина, лежавшая на кровати, была скелетом, обтянутым тонкой пепельно-серой кожей. Она казалась бесполой. Большая часть волос выпала; грудь высохла; челюсть отвисла, рот оставался открытым, и из него вылетало хриплое дыхание. Она казалась Ларри похожей на виденные им когда-то фотографии юкатанских мумий — неразложившихся, но сморщенных, съежившихся, высохших, лишенных возраста.
Да, этим она и была сейчас — не Матушкой, а мумией. Оставался лишь этот хриплый звук ее дыхания, похожий на легкий ветерок, колышущий соломинки в стогу сена. Как она могла еще быть жива, пронеслось в голове у Ларри… и что заставил ее испытать Господь? С какой целью? Это должно было быть шуткой, каким-то громадным космическим издевательством. Джордж сказал, что слышал о подобных случаях, но никогда о таком тяжелом, и сам никогда не рассчитывал увидеть такое своими глазами. Она каким-то образом… ела сама себя. Ее тело еще долго продолжало жить после того, как должно было умереть от недоедания. Чтобы питать себя, она лишалась тех частей своего тела, которые вовсе не были предназначены для этого. Люси, клавшая ее на кровать, тихим изумленным голосом сказала ему, что она весила, казалось, не больше детского бумажного змея, которому достаточно лишь слабого дуновения ветерка, чтобы его унесло навсегда.
Теперь же, стоя в дверях, Люси заговорила, поразив их всех:
— Она хочет что-то сказать.
— Люси, она в глубокой коме… — неуверенно произнесла Лори. — Шансы, что она сумеет прийти в сознание…
— Она вернулась, чтобы сказать нам что-то. И Господь не даст ей уйти, пока она не скажет.
— Но… что это может быть, Люси? — спросил ее Дик.
— Я не знаю, — сказала Люси, — но я боюсь это услышать. И это я знаю. Смерть не кончилась. Она только началась. Вот чего я боюсь.
Наступило долгое молчание, которое в конце концов прервал Джордж Ричардсон.
— Мне нужно сходить в больницу, — сказал он. — Лори, Дик, вы оба понадобитесь мне там.
«Вы ведь не оставите нас одних с этой мумией, а?» — едва не спросил Ларри и прикусил губу, чтобы удержаться.
Они втроем пошли к двери, и Люси подала им плащи. Температура этим вечером едва достигла пятнадцати градусов, и ехать на мотоцикле в рубашке с короткими рукавами было не очень-то приятно.
— Мы можем что-нибудь сделать для нее? — тихо спросил Ларри Джорджа.
— Люси умеет обращаться с капельницей, — сказал Джордж. — А больше ничего не нужно. Понимаешь… — Он осекся. Конечно, они все понимали. Это лежало на кровати, не так ли?
— Спокойной ночи, Ларри… Люси, — сказал Дик.
Они вышли. Ларри вернулся к окну. Снаружи все поднялись на ноги в ожидании. Жива ли она? Умерла? Умирает? Быть может, ее исцелила сила Божья? Сказала она что-нибудь?
Люси обняла его сзади за талию, заставив слегка вздрогнуть.
— Я люблю тебя, — сказала она.
Он потянулся к ней и обнял ее. Потом он склонил голову и начал беспомощно дрожать.
— Я люблю тебя, — спокойно повторила она. — Все в порядке. Не противься, Ларри, дай этому выплеснуться.
Он заплакал. Слезы были горячими и тяжелыми, как пули.
— Люси…
— Тшшш. — Ее ладони очутились у него на затылке, ее мягкие, успокаивающие ладони.
— Ох, Люси, Боже ты мой, что же это все такое? — выкрикнул он, уткнувшись ей в шею, а она сжимала его так крепко, как только могла, не зная ответа, еще не зная, а Матушка Абагейл хрипло дышала позади них, оставаясь в темной бездне своей комы.
Джордж ехал по улице со скоростью пешехода, повторяя одно и то же снова и снова:
— Да, пока жива. Прогноз поганый. Нет, она ничего не сказала и вряд ли скажет. Вам лучше разойтись по домам. Если что-нибудь произойдет, вы узнаете об этом.
Добравшись до угла, они прибавили скорость, направляясь к больнице. Треск от выхлопов их мотоциклов разносился по улице, эхом отлетал от домов и в конце концов затихал вдали.
Люди не разошлись по домам. Какое-то время они продолжали стоять, возобновив свои разговоры, пережевывая каждое произнесенное Джорджем слово. Прогноз — а что это значит? Кома. Смерть мозга. Если ее мозг умер, то это необратимо. Чтобы человек с умершим мозгом заговорил? Да с тем же успехом можно ожидать, что заговорят бобовые консервы. Ну, может, так бы оно и было в естественных условиях, но все уже больше совсем не естественно, так ведь?
Они снова уселись. Стемнело. В доме, где лежала старуха, зажглись газовые лампы. Они разойдутся по домам позже и будут лежать, не в силах заснуть.
Разговоры робко перешли на темного человека.
— Если Матушка Абагейл умрет, не значит ли это, что он сильнее?
— Не обязательно.
— Что ты хочешь сказать? Как это «не обязательно»?
— Ну, я считаю, что он — Сатана в чистом виде.
— Антихрист он, вот что я думаю. Нам как раз выпало время пережить то, что описано в Апокалипсисе… и ты еще сомневаешься? «И вылилось семь чаш гнева…» По-моему, звучит точно как супергрппп.
— Да все это х…я, говорили, и Гитлер был Антихристом.
— Если те сны возвратятся, я покончу с собой.
— В моем сне я находился на станции метро, а он был контролером, только лица его я не разглядел. Мне было страшно. Я побежал в туннель. А потом слышал, как он бежит за мной. И догоняет.
— А в моем я спускался в подвал, чтобы достать банку с маринованными дольками арбуза, и увидал кого-то стоявшего возле печки… только тень. И я знал, что это он.
Запели сверчки. На небе выглянули звезды. Поговорили о спустившемся холоде. Немного выпили. В темноте мерцали огоньки трубок и сигарет.
— Я слыхал, ребята с электростанции уже пошли отключать приборы.
— Давно пора. Если скоро не получим обратно свет и отопление, будет хреново.
Тихий рокот голосов, уже безликих в темноте.
— Я думаю, на эту зиму мы в безопасности. Уверен. Ему не перебраться через перевалы. Они все забиты тачками и снегом. Но вот весной…
— А что, если у него имеется парочка атомных бомб?
— Хрен с ними, с атомными бомбами, а вот если он раздобыл парочку тех поганых нейтронных бомб? Или еще шесть чаш гнева, а?
— Или самолеты?
— Что же делать?
— Я не знаю.
— А черт его знает.
— Хрен тут разберешь.
— Вырой яму, прыгни туда и закопайся.
А около десяти к ним подошли Стю Редман, Глен Бейтман и Ральф Брентнер, тихо переговариваясь, раздавая листовки и прося передать их тем, кого сегодня здесь нет. Глен слегка хромал, потому что отлетевшая от плиты конфорка вырвала кусок мяса из его правого бедра. В отпечатанных на мимеографе листовках было написано: СОБРАНИЕ СВОБОДНОЙ ЗОНЫ ЗАЛ МЮНЗИНГЕР. 4 СЕНТЯБРЯ. 20.00.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
