Ему не нравилось, как выглядит его изрядно поредевшая паства: он чувствовал себя куда уверенней, выступая перед большой и анонимной аудиторией. Интимность крошечной конгрегации угнетала его. А к тому же одна из женщин намеренно садилась перед самым его носом, заглядывая ему в ноздри, пока он держал речь. Она походила на маленькую потную свинку и расплывалась на стуле, а во время его выступлений сидела совершенно неподвижно, словно приклеенная. Но при этом она жадно внимала его призывам, не пропуская ни слова из его проповедей и шепотом повторяя их себе под нос.
Он решил навести справки об этом поросенке, как он называл ее про себя, и отправил на разведку Ианно. Тот вернулся с донесением, что девица прибыла на пароме с Сант-Анджело ди Конторта. Никто из прихожан не знал, как ее зовут, но, похоже, она была монахиней.
– Значит, они там не все шлюхи? – осведомился фра Филиппо.
– Похоже, что нет, – отозвался Ианно. – Гарантирую, эта – чиста, как снег.
– И, скорее всего, таковой и останется.
– Ну, я бы не возражал… – с гнусной ухмылкой начал было Ианно, но быстро заткнулся, когда capo окинул его грозным взглядом и замахнулся.
Коротышка Ианно обладал силой трех нормальных мужчин, но огрызнуться на фра Филиппо не осмеливался.
* * *
Фра Филиппо подготовил несколько экспериментальных проповедей, в которых насмешки чередовались с угрозами, образуя ядовитую смесь. Новая доктрина, ироничная и хлесткая, заставила прихожан вернуться на его проповеди, и из церкви они выходили, воспламененные теми страстями, которые и хотел возбудить в них фра Филиппо. Паромы до Мурано вновь были набиты битком, несмотря на то, что хорошая погода ушла безвозвратно. Конгрегация фра Филиппо теснилась на скамьях, с радостью принимая животное тепло каждого вновь прибывшего.
Фра Филиппо начинал мягко и спокойно, и пар от дыхания облачком вырывался у него изо рта.
…давайте представим себе мир таким, каким его хотят видеть так называемые схоласты, эти ученые любители древнего мира.
Когда эти – ах! – утонченные вельможи возлежат в своих поддельных старинных беседках, отдыхая на фальшивых копиях римских диванов, посвящая поэмы винограду прошлого, но при этом, подобно избалованным детям, отворачиваясь от винограда настоящего, – что происходит?
Они станут презирать честные профессии и трудолюбивую коммерцию, которые и сделали Венецию великой. Одновременно начнется упадок их морали и нравов, которые умрут той же смертью, что и достоинство.
Взгляните на этих жалких созданий! Как они разговаривают между собой аффектированными голосами! Они неспособны сыграть свою подлинную жизненную роль мужей и отцов.
Голос фра Филиппо изменился. Он опустил голову и заговорил, шепотом обращаясь словно бы к самому себе.
…прошлое цепко держит нас за горло смертельной хваткой, словно злой великан – хрупкий стебель маргаритки. Потому что даже в расцвете нашего успеха мы, венецианцы, легко уязвимы, мы сгибаемся под тяжестью наших роскошных лепестков, мы слишком тщеславны, чтобы понять – миг совершенства уже миновал, и мы катимся по наклонному откосу вниз, прямо в жадную и ненасытную пасть самого Люцифера.
А кто стоит позади, подталкивая нас изо всех сил в пропасть? Печатники. Эти люди, рабы проституток и бутылки. А ведь если бы книгопечатанием руководила Церковь, вместо погрязших в этом преступном сговоре так называемых ученых и германцев, то каким орудием высокой нравственности оно могло бы стать…
Отнимите эти инструменты у варваров и вручите их Господу, а если не можете сделать этого, тогда уничтожьте их во имя Его. Сожгите печатные станки! Сожгите еретиков, которые работают на них! Сожгите их! Сожгите!
Враг нашего государства – уже не Оттоманская империя. Мы сделали из нее чудовище, но турки – всего лишь существа из плоти и крови. Настоящее чудовище обитает среди нас, и это оно каждый день выплевывает все больше страниц, которые разъедают наши души, убивают невинность в наших постелях и поглощают нашу совесть, словно кровь, пропитывающая бинты на поле боя.
Вы сами видите, как книги губят наш город. Стало невозможно найти грума или повариху, потому что все заражены нечистыми и амбициозными устремлениями – они читают книги. А потом они начинают превозносить себя и желают научить читать других, дабы прославить собственные достижения. И все это – дело рук печатников и причина того, почему лошади остаются неподкованными, а кухни в тавернах – пустыми.
Венецианцы, я призываю вас – идите к печатникам и уничтожьте их! Уничтожьте их муз: шлюх и редакторов! Восстаньте, ибо день спасения близок!
Фра Филиппо свернул текст своей проповеди в трубочку и взмахнул им, словно факелом, указывающим путь его слушателям.
В ответ они в едином порыве вскинули руки. За исключением какой-то женщины с бледным лицом, безупречно одетой, которая сидела в третьем ряду. Она встала со своего места и повернулась лицом к собравшимся, жестом указав на фра Филиппо.
– Этот человек – безумец, – ясным и чистым голосом проговорила она. – Шлюха печатников! Такой женщины попросту не существует. Она родилась в его воспаленном воображении. Признаю, его речи – лучшее развлечение, какое только можно найти в Венеции воскресным утром, но я надеюсь, что никто из вас не воспримет это сквернословие всерьез. – Она ткнула пальцем в пухленькую монахиню в первом ряду. – Если только вы не спятили окончательно, подобно ей.
В церкви воцарилась тишина, когда Паола ди Колонья, бывшая Паола фон Шпейер, урожденная Паола ди Мессина, подобрала свои элегантные меха и с вызывающим видом вышла из храма в холодное зимнее утро.
Несколько человек поднялись со своих мест и последовали за ней с высоко поднятыми головами.
Фра Филиппо, на мгновение опешивший, быстро пришел в себя. Когда Паола благополучно вышла из церкви, он вперил обвиняющий перст ей в спину.
– Вот такими, дети мои, печатники хотят видеть своих женщин. Восхочет ли кто-либо из вас взять такую особу в жены? Мегеры и шлюхи, редакторы и печатники…
Он с неудовольствием отметил, что уродливая монахиня из Сант-Анджело все еще остается в числе его обожателей, шепча что-то себе под нос. Он наклонился с кафедры в попытке разобрать хотя бы слово. Но оказалось, что она лишь повторяет его речи, словно заклинание.
Уродливая монахиня шептала:
– Шлюхи и редакторы, шлюхи и редакторы.
