Что-то в радужности вокруг ежесекундно менялось. Сплетение филиграни плавилось, складываясь по-новому… будто паутинки под дуновением лёгкого ветерка. Радужные струи сливались в сияющую сеть.
И навстречу Таше двигалось… что-то.
Не было формы, не было очертаний… а что было? А просто линии серебристой филиграни исчезали там, где было оно. Становились ломаными, изогнутыми. Там не было мира. Там был мрак.
Он был уже совсем рядом, почти лицом к лицу — фигурально, конечно. И растекался в стороны, будто простирая огромные крылья: бесформенный, бесплотный, жуткий…
Радужная сеть кружила вокруг них, становясь `уже с каждым мигом — почти вкрадчиво, почти незаметно, но так стремительно…
…почти не сетью даже, а коконом…
Таша посмотрела прямо перед собой.
А потом протянула руку и, коснувшись грани мрака, сжала кулак.
Кокон сомкнулся — и вдруг Таша вновь стояла у моста.
И держала за руку зыбкую чёрную тень, облекавшуюся материальностью на её глазах.
— Вызвала с изнанки реальности, значит, — изрёк Палач миг спустя. Светлые глаза, чуть сощурившись, всматривались в её лицо. — А что дальше собираешься делать?
Таша немного знала о магии и почти ничего о некромантии, но даже этих знаний было достаточно, чтобы понять: чтобы так управлять материальностью, чтобы так просто, за считанные мгновения творить временное тело — нужна колоссальная магическая сила.
— Джеми, отойди, — чувствуя, как судорожно стиснулись пальцы на её плече, тихо сказала Таша. — Не вмешивайся.
— Но…
— Ты поклялся мне.
С глухим вздохом ладонь Джеми разжалась. Мальчишка отступил на пару шагов назад — Таша почти чувствовала, как её окатывают волны гнева от постигшей его участи безмолвного зрителя.
Но это всё потом…
А сейчас и здесь их оставалось только двое.
— Не думал, что ты решишься так скоро, — сказал Лиар, удерживая её руку. — Но надеялся.
— Правильно надеялся.
— Я не так плохо тебя знаю, как тебе хотелось бы.
— Быть может.
— Но где же оружие, которым ты собираешься мне мстить, девочка моя?
Таша вдруг улыбнулась — мягкой, рассеянной улыбкой.
— Плохо же ты меня знаешь, — повторила она всплывшее из омута памяти. — Мстить тебе я не хочу.
— Зачем же тогда пришла? — его лицо осталось бесстрастным:
— Поговорить. Чтобы положить конец всему этому.
— Идеальное место для переговоров? Магия здесь обернётся против меня, это верно, — он благосклонно улыбнулся. — И о чём же ты хотела поговорить?
— Отдай мне Лив и отпусти меня.
Он рассмеялся:
— И ты думаешь, я так легко пойду на всё это?
— Нет, и поэтому хочу знать, что тебе нужно. Арону ты отомстил: что ты хочешь от меня?
— Сложный вопрос, — он чуть вскинул голову. — Боюсь, всего ты не узнаешь и не поймёшь никогда, а частности… хм… Было бы неплохо, если бы ты наконец смирилась с тем, что ты — игрушка. Для тебя в первую очередь. Тогда, скорее всего, я пошёл бы на уступки… Возможно, даже сделал бы всё, что хочешь.
Ташины ресницы чуть дрогнули.
— Всё, что хочу? — медленно спросила она.
— А с тобой куда интереснее, чем с другими, — кажется, происходящее его забавляло. — Они слишком легко сдавались. Порой они и бороться не начинали, и тогда все планы шли прахом. Но ты… о, ты уникальная игрушка, девочка моя. Я сделал правильный выбор. Даже Арон не устоял.
Таша вдруг увидела, как в зрачках его пляшут оранжевые огоньки.
До этого дня она всегда считала выражение "горящие глаза" просто фигурой речи.
С другой стороны, глаза лучистые тоже вполне можно было отнести к таким фигурам.
— Другие? Так это были не первые ваши… забавные игры?
— Остальные были давно, а правила везде были разными. Игр было достаточно, чтобы научить моего братишку не принимать вызовов, а мне — успеть надоесть. Но проходит какое-то время, и новизна ощущений возвращается… а уроки забываются. И теперь он попался — потому что на такую игрушку не мог не попасться.
— Значит, тебе нужна я?
— В общем, да.
Медовый ветер цветущей Пустоши распускал прохладу по щекам.
Всему миру нужна Таша Морли, думала она. Нет, мир точно сошёл с ума…
— Я не собираюсь больше играть по твоим правилам, хочешь ты того или нет. Ни по твоим, ни по чьим-либо ещё.
Он слегка улыбнулся.
— Я был великодушен, девочка моя. Но предупреждаю — я могу быть и жесток.
Таша склонила голову набок:
— Великодушен?
— Боюсь, ты даже представить себе не можешь, на что я способен.
— Верю.
— Во мне очень много… скрытых глубин. И лучше бы тому, что там таится, никогда не всплывать на поверхность. Там скрываются вещи, которым следует оставаться на дне.
— Разумеется.
— И ты не столкнулась с этим потому, что я был великодушен. Я сдерживал свои… дурные наклонности. Но я могу вспомнить о них в любой момент.
Таша смотрела в его бесцветные глаза — и где-то в самой глуби их видела…
…страх?
Таша не могла видеть, но откуда-то знала: сейчас вокруг него распростёрта преисподняя. Преисподняя его собственной души.
Она взглянула в темноту вокруг и в ясное небо, светлеющее рассветом, увидела ручей, весело журчащий за его спиной, и дурманящую пустоту. Одновременно.
Ночь и утро. Всё просто.
Она-утром шла прямой и светлой дорогой, и перед кременно-твёрдой верой в добро и в хорошее любая опасность предпочитала самоликвидироваться. "Как-то подозрительно легко нам всё даётся", так, кажется, Джеми говорил? Ну да… ну да. Ей действительно всё давалось легко, гораздо легче, чем должно было — потому что желания не менее материальны, чем слова.
Она-ночью бродила по лабиринту в поисках выхода, но в лабиринте выхода нет: есть лишь бесконечный мрак и паутина коридоров, один из которых не отличишь от другого. Тебе дают сделать выбор, как будто дают — но к чему он приведёт, ты увидишь уже после. Ты не сможешь вернуться, а выбор твой всегда будет неправильным, и чем отчаяннее ты будешь пытаться выбраться, чем больше будешь метаться во тьме, тем дальше будешь отдаляться от выхода, тем больше будешь тонуть во лжи, тишине, одиночестве…
…выбор твой всегда будет неправильным, потому что предпочтение одного тёмного пути другому тёмному пути — не выбор. Потому что выбраться из мрака через мрак нельзя. Нужно идти не вперёд и не назад, а тянуться вверх: туда, где над пеленой тьмы тебя всегда ждёт свет.
Всё просто. И тот, кто стоял перед ней, когда-то слишком долго бродил по тёмному лабиринту собственной души, не находя выхода. Он бродит там до сих пор — только теперь он уже и не может увидеть по-настоящему свет дня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
