Финал известен. На основе несостоявшегося сообщения комиссия подготовила доклад съезду народных депутатов и проект решения, осуждавшего произвол Сталина по отношению к прибалтийским государствам, объявлявшего изначально ничтожными секретные протоколы к договорам 1939 г. с Германией. В выступлении А. Н. Яковлева эти и другие моменты были политически, юридически и морально обоснованы. Съезд большинством голосов утвердил проект, но только со второго захода – после ознакомления депутатов с обнаруженными в «личной папке» Молотова дополнительными доказательствами существования протоколов.
А как вел себя Горбачев, председательствовавший на съезде? Он ничем не выдал, что в его власти было сделать тайное явным. Вместе с тем не мешал, чтобы расчеты с прошлым все же состоялись. Самое главное – не занять позицию по трудной странице истории, на ней капитала не заработаешь. Пусть разгребают другие.
Нечто схожее происходило с Катынью. Во время визита в Польшу Горбачев и польский руководитель Ярузельский условились устранить «белые пятна» в отношениях между двумя странами. «Белыми» по традиции почему-то именуются самые мрачные и грязные, которые не стирает даже время. Создана специальная комиссия. Ее обещали допустить к неопубликованным архивным документам и материалам. Советский сопредседатель академик Г. Л. Смирнов, зная понаслышке о моих хождениях по катынским мукам, обменивается мнениями о том, как подступиться к каверзному вопросу.
Сообщаю Смирнову, что мне было ведомо. Желаю, чтобы ему повезло больше. Советую использовать учрежденную комиссию также для прояснения судьбы пропавших в Польше в 1920–1921 гг. без вести наших военнопленных. И это пятно тоже должно быть устранено. Не для баланса, разумеется. Ушли в небытие десятки тысяч людей.
Незадолго перед тем АПН завершило издание книги «Память». Сигнальные экземпляры ее направил каждому из членов политбюро – убедитесь, польский друг, писатель Я. Пшимановский, взяв на себя обязанности наших организаций, разыскивает и идентифицирует захоронения советских солдат, павших в боях с гитлеровцами в 1944–1945 гг. на территории Польши. Намыкались мы, помогая Я. Пшимановскому, с нашими непревзойденными бюрократами и формалистами. Общение с ними было сродни добровольной каторге.
Если можно, попросил я Г. Л. Смирнова, избавьте меня от советско-польских «черных» пятен. И без них в глазах рябит. Что в памяти скопил, сказал. Но недаром говорится: человек предполагает, Господь располагает. Смешанная комиссия на Катыни забуксовала. Смирнов снова у меня:
– Что порекомендуешь делать?
– Доложить генеральному с предложением сказать правду.
– А в чем правда состоит?
– В том, что мы до сих пор говорили неправду. Дальше слово должно быть предоставлено документам.
Записка Смирновым отправлена. Реакции на нее нет. Нет и термина, о котором просил Горбачева академик Смирнов, чтобы подробно обрисовать ситуацию.
Президент В. Ярузельский не упускает случая напомнить генеральному секретарю ЦК КПСС о важности устранения неясностей по Катыни. Он просит меня посодействовать нахождению развязки.
– Убедите Горбачева, что годы не смягчают проблемы, а лишь обостряют ее. Горбачев ничего не приобретает от затягивания разбирательства, все мы вместе многое теряем. Если это в ваших возможностях, помогите.
После стычки с Андроповым я зарекся заниматься Катынью. Что в моих силах, я сделал, чтобы раскрыть глаза остальным. Или ты хозяин своему слову – сам дал, сам берешь обратно? Ведь достойный человек и по делу к тебе взывает.
Не знаю, как бы я самоопределился, если бы к моему помощнику В. А. Александрову не обратился историк Ю. Н. Зоря и не сообщил, что, исследуя фонд НКВД в Центральном государственном архиве (ЦГА), он натолкнулся на документы конвойных войск, транспортировавших польских офицеров из Козельска к месту их убийства – в Катынский лес. Документы датированы апрелем – маем 1940 г.
Начальник Главного архивного управления при Совмине СССР, прослышав, что всплыла Катынь, тут же распорядился перевести дела конвойных войск в режим «специального хранения». Ученым доступ к ним заказан. Придется злоупотребить служебным положением. Официально запрашиваю из ЦГА в распоряжение Международного отдела ЦК КПСС подборки интересовавших меня документов. Поручаю Ю. Н. Зоре сравнить списки военнопленных поляков, составленные при их вывозе из Козельска, со списками опознанных жертв при их эксгумировании из захоронений. Совпадения вышли потрясающие.
Пишу последнюю из серии записок Горбачеву по Катыни – налицо неопровержимые индикации, что расстрел польских офицеров – преступление Берии и его подручных. Необходимо сообщить об этом президенту В. Ярузельскому с принесением наших сожалений в связи со случившимся. Договариваюсь с А. Н. Яковлевым настаивать на вынесении решения по существу, иначе генеральный придумает какую-нибудь увертку.
Не сразу, но предложение принимается. Президенту В. Ярузельскому выпадает нелегкая миссия – принять весть, которая любого нормального человека должна наполнить горечью и возмущением. Что должен был думать генерал В. Ярузельский, с боями прошагавший в войну через пол-России, прежде чем вновь вступил на землю Польши? Что чувствовали другие наши польские друзья, услышав признание – сорок пять лет мы им лгали?
Незадолго до этого последнего и так трагически окрашенного свидания с В. Ярузельским я беседовал с известным польским кинорежиссером А. Вайдой. Он быстро освоился в моем кабинете, и от культуры мы незаметно перешли к политике. Где политика и отношения с Советским Союзом, там для поляка – Катынь. Для А. Вайды это неизбежно: в Катыни убит его отец. У меня в сейфе лежат папки из ЦГА. В списке обреченных на злодейскую казнь значится Вайда – видимо, отец гостя. Не имею права сообщить ему это, заверяю лишь, что скоро драма высветится. Я твердо знал, что услышит от меня М. С. Горбачев.
На пленуме ЦК увидел главу КГБ В. А. Крючкова и поведал ему, сколько времени и нервов отняло изучение Катыни по косвенным свидетельствам и материалам.
Между тем в КГБ имелось когда-то «не подлежащее вскрытию» дело. Председатель комитета заметил:
– И имеется. В нем есть все.
– И приказ, на основании которого все совершалось? Кем подписан?
– Приказ тоже. Никуда не денешься, придется каяться.
Крепко подвел я В. А. Крючкова. Через день, самое позднее два мы с А. Н. Яковлевым докладываем М. С. Горбачеву дела по моему ведомству. Как и условлено с Яковлевым, в конце преподношу генеральному известие – в КГБ хранятся исходные документы, относящиеся к Катыни, Харькову и Бологому. Придется посылать дополнительное сообщение В. Ярузельскому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
