раздобудь мне билет в церковь, ведь без письменного разрешения, говорят, никого не станут пускать! По правде говоря, из-за того главным образом к тебе и зашел! Хотя, само собой, разыскал бы тебя и так, потому и поднялся ни свет ни заря! И для чего мне все прочее, ежели не увижу коронации? Скажи, правда ведь?
— Да! — подтвердил я. — Хорошо, что вовремя позаботился! Вот через несколько минут толпа поредеет, и я пойду с тобой и добуду тебе пропуск.
— Наверняка?
— Не сомневаюсь!
Фра Брне по-детски подпрыгнул от радости и обнял меня.
— Скажу, чтобы написали: «Его преподобию фра Брне Ерковичу двадцать пятому!» Именно так! Пусть знают, что у нас, далматинцев, один род может дать двадцать пять фратеров подряд в течение трех столетий!
— Черт подери! — воскликнул Брне в полном блаженстве и, чуть помявшись, добавил: — Можешь еще вставить и слово «настоятелю».
— Ах так! — воскликнул я. — Значит, повысили? Такой молодой и уже настоятель! Поздравляю! О, корпо ди бако[47], настоятель в сорок лет!
— Сорок два! Сорок два! — поправил он с притворной грустью.
— Хорошо, сорок два! Ну и что? Ты же сейчас не мужчина, а лев! Итак, ты настоятель и прибыл из Топуска, а из Далмации выехал пять недель тому назад! Но, знаешь, клянусь богом, уж очень забавно получается, как я узнаю обо всем этом. Прошел час, как судьба столь необычным образом и на столь необычном месте спустя так много времени столкнула нас, а я все еще лишь урывками да между прочим узнаю о том, что должен был тотчас и без всяких обиняков слышать от тебя. Пора наконец спросить тебя, как ты?
Но фра не слушал меня, — ни одно слово не дошло до его сознания; нахмуренный, с остекленевшим взглядом, он что-то напряженно обдумывал. Потом он промолвил:
— Пожалуй, не стоит!
— Что не стоит?
— Не стоит писать мое настоящее имя, пусть уж будет так, как ты сказал давеча своей супруге: «Торговец из Синя».
Я испытующе заглянул ему в глаза и заметил:
— Хорошо, но, дорогой Баконя, не обессудь, твой страх переходит всякую меру и наводит на разные мысли! Храни бог и богородица, может, ты согрешил чем и…
— И перебежал сюда! — закончил он, посмотрев на меня с сожалением и укором. Не беспокойся! Хвала богу и пресвятой богородице, может, я и не примерный священник, но ренегатом быть не собираюсь. Изменить своей вере, своему народу, как сделали некоторые, приехав сюда и женившись… Да избави боже! Просто не хочу, чтобы знали губернатор и провинциал; ведь… не хватает еще, чтобы они услышали в эти смутные времена{40}, что я был в Сербии! А теперь пойдем, толпа поредела! О боже, до чего голова кружится! Не привык я к такой суете! Должно быть, в больших, самых больших городах постоянно так, скажем, в Вене или в Риме!
— Пойдем! — промолвил я, взглянув на облачное небо. И мы двинулись. — Да, — продолжал я, — никогда еще здесь не было подобной пестроты и стольких наречий, хотя Белград и в обычное время своеобразнее Рима и Вены.
— Чем?
— Тем, что в нем живут люди со всех концов света. Здесь можешь услышать испанский, немецкий, венгерский, албанский, румынский и так далее! Кроме того, в этом необыкновенном городе вечно какая-нибудь кутерьма!
— А-а! — Баконя встретил мои слова с явным удовольствием и вытаращил глаза. — А-а! Кутерьма, говоришь! Но сейчас, полагаю, народ успокоился?
— Как же, успокоится он! — сказал я, указывая на шумную толпу.
— Ну, это другое дело, сейчас праздничная суматоха, а я спрашиваю…
Его прервал подъехавший извозчик. К счастью, он оказался хорошо мне знакомым, иначе он, как и все его товарищи, содрал бы с нас втридорога. За поездку, которая согласно тарифу стоила динар, они запрашивали дукат, а то и два. Я велел везти нас в учреждение за билетами в церковь, а оттуда гнать через центр на окраину Врачара.
Быстро уладив дело с пропусками, — я взял сразу и Баконе, и двум своим гостям, — я снова сел в экипаж и молча протянул ему все три билета. Прочитав: «Господину Браниславу Ерковичу, торговцу из Далмации», он вспыхнул. Прочитав имя второго гостя из Приморья, Баконя вздрогнул и воскликнул:
— Так ведь я его знаю и он меня!
— Можешь не волноваться, по описанию моей жены он все равно догадается, что заходил ко мне именно ты. Да и как мне, Брне, братец мой, лгать людям? Одно дело дать слово, что я тебя не выдам, а иное дело уверять, будто ты другое лицо! А к тому же я-то себя знаю — разве я смогу удержаться от смеха? И чего ты боишься в конце концов? Даст он тебе слово не выдавать, и дело в шляпе! Не все же вокруг тебя сыщики да шпионы! А теперь развеселись, смотри, слушай и рассказывай!
Мы добрались уже до первого перекрестка Врачара. Баконя взглянул направо, на широкое Топчидерское шоссе, окаймленное красивыми домами и садами, на лесистые холмики.
— Да, в самом деле красиво! Прекрасный город, чудесный! По правде говоря, с утра, как вышел из дому, все сам с собою спорю; то говорю: «Загреб красивей», то «Белград красивей»! Мостовая у вас, упаси бог, какая скверная, да и домишки, подворотни, дворы встречаются, прости господи, немногим лучше, чем в Зврлеве! Но зато какие дворцы, какие виды — одно очарование! Кабы все эти красивые здания выстроить в ряд, то, полагаю, сразу стало бы видно, что Белград красивей Загреба!
— Мудрые слова! Позже, когда все увидишь, поговорим и об этом. Сейчас смотри по сторонам и попутно спрашивай, а тем временем и поговорим на свободе, как птицы! Гони, парень! Вот видишь, летим, как птицы! Развеселись, Баконя, несчастное дитя! Баконя, несчастное дитя!
— Иди к черту! — промолвил Баконя уже растроганно.
— Баконя, убей тебя гром! Баконя, на виселице кончишь! Да в кого ты уродился, Баконя, дьявол тебя побери! Словно в тебе течет кровь ста ркачей! Баконя, несчастное
