На самом деле, несмотря на давнюю традицию немецкой злобной антипатии по отношению к евреям, несмотря на «юдензау», евреи чувствовали себя в Германии как дома. Там общество ценило и почитало своих профессоров, а в ряде отношений его ценности совпадали с ценностями еврейской кафедократии. Еврей мог естественным образом перейти из иешивы в один из германских университетов, у которых теперь наступал, судя по их достижениям, золотой век. Еврей наслаждался возможностями, которые постепенно открывались перед ним в стране, где интеллектуальные достижения справедливо оценивались и встречали должное уважение. И немецкие евреи трудились с бешеной энергией. Вскоре их стали награждать только что учрежденными Нобелевскими премиями: две – в области физиологии и медицины, четыре – по химии, две – по физике, и все были присуждены за работы, выполненные перед Первой мировой войной. Фердинанд Юлиус Кон основал бактериологию. Пауль Эрлих явился автором первой практической формы химиотерапии. Франц Боас основал культурную антропологию. Немецкие евреи были трудоголиками, постоянно спешили. Эдуард Девриен писал о своем друге Феликсе Мендельсоне: «Привычка постоянной занятости, воспитанная у него матерью, делала для него праздность невыносимой»; он то и дело смотрел на часы. Густав Малер обычно перемещался из своего дома на работу в Венскую оперу бегом; возвращаясь, он, чтобы сэкономить время, извещал о своем прибытии, насвистывая начало Восьмой симфонии Бетховена, – по этому сигналу ему должны были накрывать обед.
Однако евреев объединяли с немцами не только интеллектуальные привычки; интеллектуальное родство было и более глубоким. Многие немецкие евреи чувствовали то же, что и политик Габриэль Риссер (1806—1863), который настаивал: «Если мы не немцы, то у нас нет родины». Евреи, вступающие в общественную жизнь, будь то социалисты вроде Лассаля или либеральные лидеры вроде Эдуарда Ласкера (1829—1884) и Людвига Бамбергера (1823—1899), ощущали сильную связь между еврейским рациональным духом и либеральными целями современной Германии, пытаясь терпеливо искать и применять рациональные решения всех социальных проблем. Было мало способных немецких евреев, которые не получали бы удовлетворения от чтения и изучения Канта и Гегеля.
Это относилось не в меньшей степени и к еврейским религиозным мыслителям. Германия Вильгельма стояла на пороге великого возрождения христианской теологии, и те же глубинные импульсы воздействовали на еврейских писателей. Герман Коэн (1842—1918), профессор философии в Марбурге, которого можно назвать последним последователем Маймонида, горячо настаивал на том, что иудаизм – первая религия, в которой можно обнаружить существенное присутствие «здравого смысла», но которая, тем не менее, не обладает монополией на это свойство. Как только нация достигает определенного уровня интеллектуального развития, она становится готовой к восприятию «религии здравого смысла». Он утверждал, что из всех современных наций именно германская может легче всего согласовать здравый смысл с религиозным чувством, и причина этого в том, что предшественником Германии с ее философским идеализмом, почтением к чистой религии и этическим гуманизмом была еврейская история. Он отвергал противопоставление немецкой культуры и еврейского космополитизма как невежественную чушь. Он пункт за пунктом опровергал аргументы профессора Трейчке, который противопоставлял евреев и немцев, отвергая как противоречащий истине его известный афоризм: «Евреи – наше несчастье». Фактически немецкий дух был настоян на еврейских идеалах. Они стояли за победой протестантской реформации. Новый тип современного религиозного человека, будь он христианином-протестантом или либеральным евреем, в конечном счете формировался на религиозных идеалах и энергии еврейской Библии. А потому, в противоположность мнению антиклерикальных рационалистов, носителей французского духа светского просвещения и нигилизма, немецко-еврейская этическая интерпретация Библии сделала ее инструментом человеческого совершенствования, а не препятствием на его пути.
Лекции Коэна, безусловно, помогли оживить иудаизм Франца Розенцвейга (1886—1929), который подошел вплотную к обращению, и превратить его в одного из крупнейших еврейских богословов современности. Розенцвейг провел страстную литературную дискуссию по вопросу об обращении со своим кузеном и современником Эугеном Розеншток-Гесси, который перешел в протестантство. Их «Письма об иудаизме и христианстве», написанные непосредственно перед мировой войной, показывают, как близки могут быть друг к другу направления иудейской и протестантской мысли, как легко могут евреи вписаться в рамки немецкой философии. Даже немецко-еврейские мыслители, которые нападали на христианство и подчеркивали его отличия от иудаизма, вроде Лео Бека (1873—1956), делали это, пользуясь немецкими категориями. В 1905 году Бек опубликовал блистательный ответ, «Сущность иудаизма», на «Сущность христианства» (1900) протестантского богослова Адольфа фон Харнака. В нем он доказывал, что иудаизм есть религия здравого смысла, а христианство – романтического иррационализма. Св. Павел был первоначально злодеем; но разве не Лютер написал: «Во всех, кто верует в Христа, здравый смысл должен быть убит, иначе вера не сможет управлять ими; ибо разум сражается против веры»? И у этой критики христианства были явно выраженные корни и союзники в немецком скептицизме, и Ницше уже составил план своей атаки на Св. Павла (кстати, любимая мишень не для одного поколения немецких антисемитов). И богословский диспут показал, сколь удобно и свободно евреи могут перемещаться в пределах немецкого духовного мира, каким просторным театром ума он может служить им.
В течение жизни одного-двух последних поколений перед Первой мировой войной, этой всеобщей катастрофой тела и духа, которая сделала все человеческие проблемы еще более трудными и опасными, способные евреи выходили на арену жизненного соревнования в ошеломляющем количестве. Нигде их вклад не был более разнообразен и внушителен, чем в немецкоязычных регионах. Изучая их достижения, вы подвергаетесь соблазну заключить, что многие из этих блистательных евреев чувствовали в глубине души, что Германия – идеальное пристанище для еврейских талантов. Разве Германия не питает надежду, и не без основания, на лидерство в мировой культуре? И почему бы евреям не сыграть заметную, если не решающую роль в том, чтобы Германия смогла бросить вызов всем участникам этого состязания? Не в этом ли подлинный смысл обращенного еще в древности призыва к евреям быть «светочем для язычников»?
Существовало, по-видимому, много способов, которыми евреи могли бы помочь немцам пробиться к мировому господству. Германия стала к этому моменту великой промышленной и ведущей интеллектуальной державой мира. Кто лучше мог бы соединить эти два качества, чем евреи, которые были сильны в обоих направлениях и за свою долгую и мучительную историю познали, как экономическая мощь может быть создана и управляема утонченной мыслью?! Одним из тех, кто знал об этих возможностях, был Вальтер Ратенау (1867—1922), который унаследовал у своего отца руководство гигантским концерном АЭГ, а затем недолго и трагически играл роль германского министра иностранных дел. Он был не только ведущим немецким промышленником, но и одним из наиболее популярных авторов по вопросам государства, общественной жизни и экономики (его работы составляют целых пять томов) и в своем роде провидцем. Он пострадал от немецкого антисемитизма не меньше других. «В юности любого немецкого еврея, – писал он, – наступает мучительный момент, который запомнится ему на всю жизнь; это момент, когда он по-настоящему осознает, что вступил в этот мир гражданином второго сорта, и от этого чувства его не смогут освободить никакие способности и достижения». Но Ратенау не отчаивался. Он страстно верил в ассимиляцию. Он думал, что немецкий антисемитизм в основе своей порожден аристократией и исчезнет тогда, когда на смену аристократии придет новый правящий класс – промышленники. Затем последует быстрая и окончательная ассимиляция. Это, в свою очередь, позволит еврейскому элементу в финансовой и промышленной области внести свой решающий вклад в создание нового, богатого общества американского типа, или даже превосходящего американский уровень, в котором пролетариат исчезнет и будет править либеральная терпимость.
Для людей типа Ратенау и крещение и сионизм были не решением главной задачи, а трусливым бегством от нее. Еврей должен утвердить свои германизм и гуманизм и способствовать выдвижению Германии во всех областях. Что, физическое мужество не является характерной чертой евреев? Так пусть станет ей! Еврейские студенты становились более закаленными дуэлянтами, чем неевреи-юнкеры. Их стали бояться до такой степени, что нееврейским клубам пришлось специально изобретать идеологические и расовые причины, чтобы уклониться от еврейских вызовов. Они тренировались. Они соревновались. В течение первых же двух десятилетий после возрождения Олимпийских игр немецкие евреи завоевали 13 золотых и 3 серебряные медали в фехтовании на рапирах и саблях. Немецкая чемпионка в беге с препятствиями Хелен Майер, известная под кличкой «блондинка Хе», дважды завоевывала золото. Евреев могли не допустить в ряды офицерского корпуса, но они старались как могли. Внуки людей, говоривших на идише, в котором отсутствует военная терминология, были с 1914 по 1918 год 31 500 раз награждены Железным Крестом.
