— А вы скряга, Кранке, — внезапно воскликнул Валбицын. — Правда, все немцы не отличаются щедростью, но чтобы пожалеть сигарету...
— Вы что-то сказали о немцах? — угрожающе переспросил Кранке. — Или мне почудилось?
— Нет, не почудилось. Я сказал, что вы — типичный скряга, гауптштурмфюрер.
— Еще три дня назад я расстрелял бы вас за такие слова, господин Валбицын.
— Три дня назад я не сказал бы такого.
— Демонстрируете свою независимость? Но учтите, вы все же зависите от меня. От меня и Краусса, — поправился он, — и мы можем оставить вас в приятном обществе Георга.
— Думаю, не осмелитесь сотворить такую глупость.
— Забываетесь!
— Бросьте... — иронично усмехнулся Валбицын, — не пыжьтесь, ваша песенка уже спета, и вы теперь — пшик... Так дадите сигарету?
Кранке оперся ладонями на поручни кресла. Еще секунда, и он вышвырнул бы эту паршивую свинью в окно, однако сразу же овладел собой и потянулся за сигаретами. Подал всю пачку Валбицыну. Подавил раздражение, подумав, что это, пожалуй, только цветочки, а впереди у него тернистый, извилистый путь, и следует держать себя в руках.
Валбицын щелкнул зажигалкой. Кранке показалось, что в какое-то мгновение, пока тот прикуривал, успел увидеть победную улыбку на ненавистном лице. И снова гнев закипел в нем, и снова он осадил себя. Решил: негоже затевать перепалку, раздражение станет свидетельством его слабости, а он еще не признал своего поражения. Поскольку несомненное поражение рейха вовсе не означает личного краха его, Кранке, и самое время вспомнить, что он не только гауптштурмфюрер СС, а также фон Кранке, немецкий дворянин, род которого был известен еще в семнадцатом столетии. Правда, и Валбицын был поручиком царской армии, но ведь тогда в поручики мог выбиться каждый. Как у них в Германии даже полковниками и генералами СС становились бог знает кто — мелкие лавочники, мясники, чуть ли не лакеи, а он, фон Кранке, так и остался гауптштурмфюрером. Этот невысокий чин, по армейской градации лишь капитанский, давно не давал покоя Кранке. Он подумал об этом с раздражением и сейчас, но тут же опомнился. Полковников и генералов теперь будут разыскивать особенно тщательно, а разных гауптштурмфюреров полным-полно, и потому ему значительно легче затеряться, если даже американцы откажут в поддержке.
Отчего только молчит Краусс?
Третий день ожидания, неужели что-то случилось?..
Кранке почувствовал холод в затылке. Если у Краусса и в самом деле непорядок, надо принимать решение самостоятельно. Все было бы значительно проще, если бы чертов штурмбанфюрер не забрал ключ от сейфа. Кранке имел надежные документы и мог бы попытаться сам пробраться к американцам. Только бы удрать от красных, от их контрразведки, Смерша, где, конечно, знают о существовании «Цеппелина» и всех его команд. Наверно, давно охотятся за его сотрудниками.
Кранке смотрел, как спокойно курит у окна Валбицын. Глубоко затягивается дымом и отхлебывает из бокала, наконец поставил бокал на подоконник и выбросил окурок в окно. Вроде не стоит рядом пепельница — все же неряшливый народ эти русские, непутевый, и фюрер был прав, решив освободить от них Европу.
Но что хочет от него Валбицын?
— Вы слышите? — спросил тот.
Кранке прислушался: кажется, откуда-то доносится шум мотора... А это свидетельствует об опасности. Спросил:
— Русские?
Валбицын отмахнулся от гауптштурмфюрера, как от назойливой мухи. Высунулся из окна, приложив ладонь к уху.
— Автомобиль, — сказал он наконец уверенно.
Кранке быстро отбросил плед и приказал:
— В подвал!
Валбицын бросился к бару, поставил туда бокал, не забыв высосать последние капли. Схватил пепельницу с окурками и нажал на потайную кнопку между шкафами. Один из них подался вперед, и Кранке, таща по полу плед, нырнул в образовавшееся отверстие. Валбицын проскользнул за ним, снова нажал на кнопку, и шкаф бесшумно и мягко стал на место.
Металлическая винтовая лестница вела в подвал, где стояли узкие кровати, застеленные суконными одеялами, и сейф в углу — его едва спустили сюда эсэсовцы. Кроме того, к стене прижался небольшой буфет, где лежал хлеб и несколько банок консервов — резерв для непредвиденных случаев.
Из подвала вел еще один ход, заканчивающийся хорошо замаскированным люком в беседке, прятавшейся в кустах сирени за домом. При любых обстоятельствах в подвале можно было отсидеться неделю или даже больше, пока хватит продуктов, а потом, улучив момент, добраться до беседки и исчезнуть через парк.
Валбицын включил свет и растянулся на кровати, взяв со столика иллюстрированный журнал. Но Кранке бесцеремонно повернул выключатель.
— Вы что? — незлобиво поинтересовался Валбицын.
— Неужели не понимаете?
— Но ведь из подвала света не видно. Мы сами проверяли...
— Счетчик, — объяснил Кранке. — Если наверху всюду выключить свет, счетчик все равно будет крутиться, и смекалистые люди сделают свои выводы...
Валбицын удивленно покрутил головой. Он, кажется, недооценил гауптштурмфюрера — тот умеет предвидеть даже такие мелочи.
Они лежали молча, напрягая слух, будто могли что-то услышать сквозь толстенные кирпичные своды. Наконец Кранке сказал почему-то шепотом:
— Безосновательная тревога, в случае опасности Георг успел бы уже подать сигнал.
— А вы поспите, — тоже шепотом посоветовал Валбицын, — ночь на дворе, отдыхайте. Так будет...
Он не успел закончить свою мысль — послышалось тихое звяканье электрического звонка: Георг сообщал, что в доме чужие и надо сидеть тихо.
— Они приехали машиной, — сказал Кранке. — Выходит, русские...
— Да, ваши на машинах тут уже не ездят, — согласился Валбицын.
— Наши — это и ваши, — упрекнул Кранке. — А вот те, что пришли, не наши, не ваши.
Валбицын включил карманный фонарик, снял туфли и в одних носках направился к двери, ведущей к винтовой лестнице.
— Вы что, одурели? — не выдержал Кранке. — Они могут услышать шаги на лестнице...
Валбицын хохотнул.
— Вы еще не знаете меня: умею тихо, как мышь!
Он стал подниматься по лестнице осторожно, нащупывая пальцами ног каждую ступеньку. Держался за поручень и, прежде чем ступить, освещал себе путь: спешить не было необходимости. На последней ступеньке постоял прислушиваясь, но ничего не услышал. Достал взятый из подвала стакан, приставил краем к двери, ведущей в библиотеку, прижался ухом к донышку. Давний, выверенный еще в юнкерском училище способ подслушивать чужие тайны.
Тишина, доносится лишь возбужденное дыхание Кранке, не утерпевшего и примостившегося где-то на нижней ступеньке.
