в Германии.
«При Ллойд Джордже [либералы] достигли существенных результатов: в 1911 году ими были предложены как схема здравоохранения и страхования от безработицы, так и поворот от косвенного регрессивного налогообложения к более прогрессивному прямому. Государство бралось перераспределять и поощрять взаимопомощь рабочих через структуру регулируемого им страхования. Последнее охватывало лишь рабочих крупных компаний, но ещё больше сближало государство, большинство профсоюзов, крупных работодателей и частные страховые компании. Это был первый пример подлинного реформизма в духе XX века, имевший место в какой-либо стране. Его источником был не столько труд, сколько межклассовая партия, стремившаяся объединить рабочих, средний класс и в какой-то степени регионы и религиозные общины».[1062]
Несмотря на появление в Британии социального гражданства, налоговая политика правительства никоим образом не меняла распределение доходов или богатства. Подоходного налога в Британии не было до 1909 года, когда была установлена его максимальная ставка в 8%. Переломным моментом в этом отношении была Первая мировая война. К 1918 году ставки подоходного налога увеличились до 53% и до 1988 года никогда не падали ниже 50%.[1063] Верхняя ставка налога на наследство составляла 8% до 1907 года, когда она была увеличена до 15%, а к концу Первой мировой — до 40%.[1064] Хотя ставки налогов на доходы и наследство в предвоенные годы в Британии были низкими, они превышали те, что существовали в Германии, Франции или Соединённых Штатах.[1065]
Британские избирательные реформы и законы о социальном обеспечении имеют существенное значение, поскольку хронологически они предшествовали волне аналогичных прогрессивных мер, на которые были вынуждены пойти государства, мобилизовавшие своих граждан на Первую мировую войну. В нескольких недавних сводных исследованиях (прежде всего в работе Томаса Пикетти) установлено, что эпоха между 1914 годом и 1970-ми годами был уникальным эпизодом на протяжении нескольких столетий истории капитализма и наций-государств с точки зрения уровня равенства доходов и благосостояния. В значительной степени это равенство было обусловлено беспрецедентно высокими ставками налогов на верхнюю группу доходов и крупное землевладение. Кеннет Шив и Дэвид Стейсивидж обнаруживают, что ставки подоходных налогов не соотносились с масштабами избирательного права или с тем обстоятельством, находились ли у власти левые партии. Данное несоответствие всецело объясняется другими факторами: осуществляла ли та или иная страна призыв своих граждан во время мировых войн и была ли она электоральной демократией. Иными словами, Германия, Австрия и Италия во время Первой мировой войны не облагали своих богачей высокими налогами, поскольку там существовал воинский призыв, но они не были демократиями.[1066]
Шив и Стейсивидж демонстрируют, что в Британии, Франции и Соединённых Штатах законодатели, которые во время мировых войн выступали за высокие налоги для богатых, оформляли данные изъятия в качестве компенсационной мобилизации богатства, уравновешивающей воинский призыв в прямом смысле. Эти авторы приходят к выводу, что в последние десятилетия XX века, после завершения эпохи воинского призыва, левым оставалось лишь выдвигать пустые доводы в пользу «справедливости», уязвимые для контраргументов, что несправедливо облагать налогами богатых по более высоким ставкам, чем остальных. Вальтер Шайдель утверждает, что окончание войн с массовой мобилизацией, а следовательно, и прекращение воинского призыва устранили наиболее убедительные аргументы в пользу перераспределительных налогов.[1067]
Так или иначе, прекращение воинского призыва позволило консерваторам отказаться от поддержки высоких налогов на богатых.
Как любят отмечать американские левые, верхние налоговые ставки, за которые они выступают сегодня, существенно ниже тех, которые сохранялись на протяжении 1950-х годов в период президентства республиканца Дуайта Эйзенхауэра. Хотя Шив и Стейсивидж, как и Шайдель, не могут дать количественную оценку выводов из своих утверждений, что воинский призыв эквивалентен налогообложению, они в состоянии продемонстрировать, что в последней четверти XX века верхняя ставка подоходного налога в 20 богатейших странах падала.
Вооружённые силы и внешняя политика после упадка
Нидерландские элиты, как было показано в главе 4, не были готовы повышать налоги, чтобы оплачивать армию и флот, способные сыграть решающую или хотя бы значимую роль в европейских войнах XVIII века. В Семилетней войне Нидерланды сохраняли нейтралитет.[1068] Вместо этого голландцы сосредоточили свои ограниченные военные инвестиции на удержании колоний и торговых маршрутов в Азии и на Американском континенте. Это решение отражало рациональную и обоснованную оценку элитами своих сил и ресурсов в соотношении с Британией и Францией. Этот же момент выступал и отражением того факта, что элиты зарабатывали на своём доступе к другим европейским рынкам, а более агрессивная внешняя политика создала бы угрозу для этого доступа, который можно было сохранять и без использования военной силы.
Аналогичным образом к середине XVIII века Нидерланды и их Ост-Индская компания заняли преимущественно оборонительную позицию в колониях.[1069] Поэтому голландцы не вмешивались в британско-французский конфликт вокруг Индии во время Семилетней войны (1756–1763) или не пытались извлечь из него преимущество. Нидерланды утрачивали контроль над торговлей своих азиатских колоний между собой и с Европой, поскольку в эти территории могли коммерческими и дипломатическими способами проникать британцы. Ост-Индская компания была вынуждена предоставлять всё более значительную автономию своим агентам в Азии в надеждах, что она всё ещё сможет зарабатывать, выступая в качестве некоего приводного механизма между своими агентами, действующими в собственных интересах и самостоятельно себя финансирующими, и европейскими рынками, на которых по-прежнему можно было получать наибольшие прибыли.[1070] Нидерландское торговое общество (Nederlandsche Handel-Maatschapij, NHM) — преемник Ост-Индской компании — было, по существу, совместным начинанием голландских колониальных чиновников и аристократов Явы по установлению монополии на экспорт с этого острова. Эта монополия способствовала обогащению данных элит, а заодно и голландских и китайских купцов вместе с промышленниками в Нидерландах, первыми получившими доступ к яванской экспортной продукции, которую они обрабатывали и продавали в Европе. Союз голландских и яванских элит смог установить на Яве более высокие налоги, что позволило либеральному нидерландскому правительству, находившемуся у власти после 1848 года, снижать внутренние акцизные налоги, стимулируя экономику метрополии и радуя обычных потребителей.[1071]
Единственным исключением из этой осторожной внешней политики был эпизод, когда амстердамские купцы в нарушение британского эмбарго поставляли коммерческие товары и военную продукцию американским революционерам и Франции. Односторонним действиям Амстердама противостоял статхаудер, но их поддерживали Генеральные штаты, где преобладали купцы. Генеральные штаты приказали статхаудеру обеспечить военные конвои для торговых кораблей купцов, что статхаудер нехотя и сделал. Тем не менее действий нидерландского государства оказалось достаточно
