(так Набоков определяет апрельские настроения военного министра), а только ближе присмотреться к жизни.
Большевистские историки впоследствии должны были признать, что процесс разложения армии «шел гораздо медленнее, чем можно было ожидать», и что этому замедлению содействовали органы армейского самоуправления. Трудно во многом не согласиться с тем, что говорил на московском совещании «представитель армейских и фронтовых комитетов» Кучин, хотя отдельные места его речи, не без основания, вызывали довольно шумные протесты части собрания. Вот что он говорил о роли, которую сыграло в армии новое «самоуправление». «Что сделали комитеты? – спрашивают здесь. Здесь указывают на целый ряд явлений разложения. Указывают, что морального подъема нет, что дисциплина пала и т.д. и т.д., и что в этом виноваты комитеты. Нет, мы утверждаем, что если бы в первые дни революции в армии не были созданы эти организации солдатской массы426, эти организации, объединившие солдат и офицеров, то мы не знаем, что было бы в армии, которая в страшно трудной обстановке освободилась под выстрелами врагов от рокового гнета… Что сделали комитеты с первого дня революции? Они произвели огромную работу организации массы… (я дальше местами делаю некоторую перестановку в последовательности несколько необработанной и разбросанной речи). Мы знаем, если вы видели солдата в первые дни революции, …с какой стихийной потребностью он шел и чувствовал, что ему нужно говорить, нужно организовываться. У него ничего не было. Ему нужно было давать то, чего он не знал. Это давали комитеты… Кто же первый… стал на защиту необходимости нормальных отношений солдат с офицерами? Комитеты. Я утверждаю это про 12-ю армию, представителем которой я являюсь… Революция… не игрушка. Если она была мучительной в армии, если целый ряд конфликтов был в армии, то это потому, что это – революция… огромная масса освободилась от рокового гнета… Она во многих случаях проявила незаконно, может быть, позорно свой гнев… Но что, если бы не было комитетов?.. Если сейчас в отдельных армиях мы переживаем период отсутствия антагонизма между солдатами и офицерами… в этом по существу закономерном и стихийном процессе главное место занимает работа армейских комитетов… Затем возникал целый ряд чрезвычайно важных вопросов… Мы знаем, что не было ни одного комитета из ответственных представителей солдатских и офицерских масс, который… не принял бы участия в борьбе с разлагающим братанием. Если сейчас нет братания в армии, то эту роль, несомненно, сыграли армейские комитеты».
Речь фронтового представителя социалистической демократии была произнесена в момент, отдаленный от мартовских переживаний уже целой полосой революции, которую в отношении армии он сам охарактеризовал «периодом разложения и дезорганизации». Этот «второй период» жизни армии оратор пытался односторонне представить неизбежным «стихийным процессом революции» – «это вина всего, что произошло, это вина не людей и организации, это беда российской революции, которая произошла в момент мировой войны и задыхалась в этой ужасной войне». «Первый период революции, – говорил Кучин, – прошел, как сознательная деятельность некоторых элементов солдатской массы, за которыми слепо и радостно шла солдатская масса, выходившая на сцену сознательной жизни. Во второй период… прошел мучительный процесс в глубинах народной жизни». «Солдатская масса обрадовалась революции, как скорому приходу мира». «Стихийную потребность мира» армейские комитеты пытались влить в «русло международной борьбы за мир» и «энергичной обороны страны». «Не всегда удавалось эту идею воплотить в сознании широких масс», которые разочаровались в революции, не давшей «всего, что они хотели», и которые начали «самостоятельно переваривать всю ту огромную массу вопросов, которые в их мозг, в их жизнь выкинула революция». Естественно, они не могли справиться с такой задачей – на этой почве рождались дезорганизаторские настроения, которые, как в определенном кристалле, собирались вокруг «большевизма». «Не большевизм самостоятельно родил то ужасное, что было в армии, не большевизм безответственный, но большевизм жандармский, потому что жандармы и городовые вступали в армию под лозунгом большевизма и были тем ферментом, который разлагал те настроения, которые создались в армии».
В данном случае Кучин следовал роковому usus’y, установившемуся в значительном большинстве революционной демократии под влиянием роста, как казалось, реставрационных настроений после июльских дней, реабилитировать идейный большевизм и дезорганизаторскую работу объяснить происками «контрреволюционеров», которые действуют «под флагом большевизма» (см. «Золотой ключ»). Это было тактически ошибочно и неправильно по существу. Объективное установление факта о зловредной роли, которую сыграли отправляемые на фронт жандармы, несомненно правильно427.
Несколько отвлеченное построение представителя фронтовой демократии, социологически, вероятно, правильное (поправка должна быть сделана, может быть, в сторону примата пропаганды «безответственных» элементов), противопоставлялось той системе оздоровления армии, которая, по его выражению, сводилась к репрессивным «мерам железа и крови» и которой аплодировало на Гос. Совещании так называемое «правое» крыло. Кучин, болея «ужасами в армии», указывал, что «эту тоскующую, ищущую бесплодно пути к своему возрождению массу темных людей, нельзя представлять себе взбунтовавшимися рабами, которых «покорностью можно заставить жить так, как надо428. Спор этот вводит нас непосредственно во «второй период» жизни армии, лишь началом своим захватывающий эпоху первого Временного правительства. В сущности, основное положение фронтового делегата, говорившего от имени революционной демократии, косвенно подтвердил в своей речи и первый верховный главнокомандующий революционного времени. В своем слове, полном заостренной горечи за пережитое и страданием за судьбы армии, Алексеев объективно не мог оценить того недавнего прошлого, которое тогда было еще жгучим настоящим, и, не добром помянув выборные коллективы, все же подлинный вождь армии признал, что в недрах своего здорового организма армия могла переварить «ядовитую пилюлю» в виде «приказа № 1», но ее разрушала не встречавшая должного противодействия пораженческая (употребим для простоты и отчетливости термин из языка дореволюционного – его употребили Каледин и Маклаков в своих речах на Гос. Сов.) агитация – «с этим труднее было бороться».
В апреле, повторяем, еще рано было говорить о «чуде», которое одно только могло спасти армию. Вслушаемся в отчеты уполномоченных Врем. Комитета, посетивших фронт в апреле. Мы не имеем официального отчета депутатов Мансырева и Филоненко, командированных 5 апреля на Юго-Западный фронт и вернувшихся 21-го. Но Мансырев в воспоминаниях рассказал о своих впечатлениях. Воспоминания Мансырева, правда, очень далеки от воспроизведения былой действительности с точностью, доступной мемуаристу, но едва ли он сильно погрешил против общего впечатления, вынесенного из поездки: «Юго-Западный фронт производил впечатление хорошее». Такое же заключение, по его словам, вынесли и два других думца – Шаховской и Кузьмин, которые одновременно были на фронте. «Мы посетили, – вспоминает Мансырев – свыше 25 полков, не
