— Не слишком ли это дорого? — спросил я, когда увидел, что она выбрала.
Она засмеялась:
— Того, что дал Барни, хватит за глаза и за уши.
— С какой стати Барни на меня тратиться?
Салли и Сэм переглянулись.
— Но ведь на Парадное Вздергиванье не явишься в обносках, правда? Кроме того, тебе невдомек, но ты сможешь, наверное, с ним рассчитаться.
Пока я раздумывал, что она имела в виду, лавочник показал мне заднее помещение, где можно было примерить выбранную одежду.
К моему удивлению, Сэм отошел от Салли и встал у задней двери. Сняв свои лохмотья, я облачился в новое платье и показался Салли, которая его одобрила, хотя и не очень довольным тоном.
— Что делать с этим, мисс? — спросил лавочник, показывая на мое старое тряпье.
Салли дернула плечом:
— Сожгите.
Мы вернулись в карету, и она отъехала.
На Пиккадилли Сэм внезапно заявил:
— У меня есть дела. Встретимся в магазине.
Он высунул голову из окошка и окликнул кучера, карета остановилась, Сэм выскочил и скрылся в толпе.
— Зачем нам на Бонд-стрит? — спросил я.
— Заказать тебе новые шмотки, — раздраженно отозвалась Салли. — Бог мой, до чего же ты медленно соображаешь, Джонни. Сколько тебе лет?
Я сказал.
— Я бы тебе столько не дала, ты, наверное, мал ростом для своего возраста. У меня брат примерно твой ровесник или чуть младше. Но иной раз можно подумать, что он старше тебя.
Это были очень интересные сведения, в особенности если Барни действительно приходился ей дядей. Если она называла его дядей не просто так и не в шутку, то, подумалось мне, Барни, наверное, не муж миссис Дигвид (как я предполагал ранее), а деверь. В таком случае младший брат Салли, возможно, не кто иной, как Джоуи. Я стал вспоминать, не слышал ли от него или от его матери упоминаний о старшей ее дочери и не было ли названо при этом имя.
— А где твой брат? Как его зовут? — спросил я.
— Он живет с моими мамой и папой, — отвечала Салли. — С тех пор как я с Барни, я с ними не виделась.
— Он на самом деле твой дядя?
Мне хотелось спросить, не Дигвид ли ее фамилия, но я вспомнил о данном Барни обещании.
Она прищурилась:
— Мы у себя в компании не задаем друг другу вопросов. Барни говорит, это не по-деловому. Так что перестань выспрашивать, раз и навсегда. Понял?
Я кивнул.
— И сам не отвечай. Кто бы ни спрашивал. — Она произнесла это очень серьезно.
Мы уже были на Бонд-стрит, Салли заплатила кучеру, и мы вошли в шикарную портновскую лавку, где меня обмерили, чтобы сшить полный гардероб. По окончании этого ритуала вернулся Сэм; как заправский денди, он держал в зубах сигару-черуту.
— Не говори никому, что я отлучался, ладно? — попросил он вскользь.
Когда мы возвращались в другом наемном экипаже, я с удовольствием предвкушал, как появлюсь в щегольском новом костюме. Но почему Сэм нарушил запрет Барни?
Всю следующую неделю мои компаньоны толковали о судьбе и умонастроении Пега, охотно просвещая меня относительно обычаев и ритуалов, сопровождавших смертную казнь. Мы все собирались на повешение, явиться нужно было рано, чтобы занять хорошее место, поэтому накануне казни планировался кутеж, по окончании которого мы собирались направиться в Ньюгейт. Моя новая одежда прибыла накануне, и мне впервые представился достойный повод ею щегольнуть. Пока все остальные танцевали под скрипку Сэма, я подсел к Барни, чтобы послушать, как Пег и другие приговоренные сидят сейчас в церкви, на черной скамье, перед рядом драпированных в черное гробов, готовых принять на следующий день их бренные останки, и слушают проповедь о смерти.
— Бедный старина Пег, — вздохнул Боб. — Как, по-твоему, он умрет: храбрецом или трусишкой?
— Храбрецом, — ответил Барни. — Ставлю крону из расчета шесть к одному.
— Как Пег стал работать с Кошачьим Кормом? — спросил я, пока Боб принимал пари. — Тот ведь подозревал, что он настучал на его брата?
Джек и Салли, кружившие в танце по комнате, опустились рядом с нами на софу.
— Дело было так. С тех пор, как мы с Сэмом и Джеком бросили мешковозное ремесло, Кошачий Корм и Джерри Избистер остались разбираться между собой. Примерно год назад Кошачий Корм его перехитрил, вроде как меня. Похоже, он Пегу втолковал, будто больше не думает, что тот настучал на его брата.
Раздался смех, Джек крикнул:
— Надо же быть таким лопухом, чтобы ему поверить!
— И еще он Пегу заплатил, — продолжал Барни, — чтобы заманить старину Джерри в ловушку в Боро. Та еще была потасовка, старину Джерри разделали под орех. Одного из его парней замочили. На том компания и распалась. Джерри, я слышал, вернулся к извозу. Пег начал работать с Кошачьим Кормом, но теперь тот на него настучал, чтобы отомстить за брата, — пари держу, все это его проделки.
— Вы сказали, кто-то был ранен? — спросил я.
— Верно, — небрежно бросил Барни. — А кто, не знаешь, Боб?
— Малый по имени Джем, так я слышал. Убит. Сердце у меня заколотилось. Я не забыл лежавшего в канаве Джема, хотя больше об этом не думал.
Не давая себе времени поразмыслить, я повернулся к Джеку и выпалил:
— Вы видели, кто его замочил?
Все замолчали, глядя с любопытством то на Джека, то на меня. Их поразили не столько мои слова, сколько реакция Джека: он побледнел и принялся что-то бормотать. Барни, смерив нас обоих пристальным взглядом, сказал мне:
— Похоже, ты ничегошеньки не понял. Джек тогда не работал с Избистером. То было на несколько лет раньше.
— Верно, — подтвердил Джек с несколько беспокойной улыбкой.
Салли смотрела на Джека с испугом, я старался не поднимать глаз, но позднее все же перехватил его изучающий взгляд, направленный на меня. От моей обмолвки настроение собравшихся упало. Мы замолчали, я наблюдал, как Сэм вовсю наяривал на скрипке, как из глубин его черной бороды сверкали золотые зубы, когда он, расхаживая между танцорами, улыбался и кивал. Несколько раз я замечал, как Барни взглядывал на меня и тут же на Джека.
— Пора собираться, — вскоре сказал Барни.
Боб поспешил на ближайшую стоянку за каретами, и я пошел за своим новым рединготом, потому что на улице подмораживало.
Джем мертв. И убит фактически Пегом, который, вступив в заговор с Палвертафтом, заманил своих сотоварищей в ловушку в Саутуорке. Мысль о том, чтобы наблюдать, как его будут вешать, вдруг вызвала у меня отвращение — странно, если учесть, что я о нем узнал.
Когда я спускался в темноте по ненадежной лестнице, на верхней площадке послышался шум, кто-то схватил меня сзади и стукнул головой о стену. В слабом лунном свете, проникавшем через окно, я разглядел лицо, вплотную приблизившееся к моему, — в нем было мало сходства с обычно добродушными и красивыми чертами Джека.
— Почему ты это сказал? — процедил он.
— Я ошибся! Я вас не видел. — И добавил сдуру: — На них были маски.
— Выходит, тебе известно, о чем я говорю. — Джек скрипнул зубами и ради пущей выразительности приложил меня головой о стену.
Своим ответом я поставил себя в очень опасное положение.
Джек тихо прошептал:
— Повторишь это еще раз, и ты покойник.
Через мгновение он исчез.
Я остался на лестнице размышлять о том, в какой попал переплет. Чего теперь стоит моя жизнь? Разве он остановится перед тем, чтобы заставить меня замолчать? Мне нужно бежать. Откажусь сегодня идти с ними и, когда все отправятся на казнь, воспользуюсь этой возможностью.
Когда мои сотоварищи, со смехом и шуточками, разряженные в пух и прах, собрались в холле, словно еще на один кутеж, я сказал Барни:
— Я не пойду.
Он смерил меня приблизительно таким же взглядом, как в день моего первого появления, потом сгреб за руку и вывел на улицу, туда, где ждали кареты. Втолкнул меня в одну из них и захлопнул дверцу.
Когда карета отъехала, Барни наклонил ко мне свою большую голову, сжимая руку так, что боль сделалась невыносимой. Я боялся, что он станет спрашивать о Джеке, но он, к моему удивлению, произнес:
— А ты ведь ерунду мне втюхал о своей мамочке! Как ее зовут и из какого она прихода.
Откуда он мог узнать, что я лгал? И почему его этот заботило?
С улыбкой, пугавшей больше, чем злобная гримаса, он пробурчал:
— Скажи нам правду.
Я помотал головой:
— Я сказал.
Он откинулся назад:
— Поглядим.
В Ньюгейт мы прибыли среди ночи, однако застали перед Дверью Должников большую толпу; люди переминались на холоде и терли руку об руку. Когда мы приблизились, я услышал удары молотка. Мы с трудом протиснулись вперед, Сэм великодушно поднял меня себе на плечи, и я увидел Новый Люк — старинную виселицу, которая стояла обычно в Пресс-Ярде, а теперь была собрана на Ньюгейт-стрит, перед тюрьмой. Пока мы ждали, мои сотоварищи зубоскалили насчет того, по какой цене пойдут различные части тела осужденного, когда его рассекут на куски. Почему они взяли этот тон — чтобы скрыть свои чувства? Их действительно нисколько не волновало, что в эти самые минуты в нескольких шагах от нас два человека (был и еще один приговоренный) ожидали в своих камерах шагов шерифа и его помощника? Что один из осужденных был некоторым из них приятелем (пусть даже он их предал), а также возлюбленным одной из женщин?
