что дядя Фирдес, дядя Дориан, дядя Эверард, если будут целы, позаботятся о тебе. Но мы живём в такое время… Никто не избежит платы за свой выбор. Дориан Нильфад будет биться за свою семью, Фирдес Отсенберд — за свой дом, Эверард Медбер — за всех тех, кого принял под свое крыло, за кого взял ответственность. Я знаю о том, что дядя болен. Возможно, он вам и не скажет… Но я хочу поведать одно: где бы ты ни был на своём пути, когда бы ты ни читал это, что бы ни пережил, как бы сложно ни было, сколько бы сил ни ушло, помни, что я тебя любил, люблю и буду любить всегда. Я не успел тебя воспитать, не успел посмотреть на твоих детей, на твою жену (надеюсь все же, пока). Я во многом перед тобой виноват и знаю, что прощения не заслуживаю. Я знаю что-то гораздо более ценное и важное: ты сильный мальчик, ты воин с пелёнок, потому готов биться за себя, за свой мир, за свое счастье. Это черты твоей матери. И она тебя любила куда сильнее меня. Она отдала жизнь ради тебя, чтобы ты стал когда-то счастлив. А значит, ты будешь счастлив. Будь счастлив, Эди. Судьба — сложная штука, но мы куем из неё то, что хотим увидеть. И если ты куешь её достаточно долго и усердно, то результат будет соответствующий, такой, который ты и ждал.
Я многое сказал, но сказал отнюдь не всё. Я бы хотел передать в этом письме вообще всё. И то, как ты впервые пошёл, как ты впервые заговорил, как ты хвастался передо мной своими успехами в обучении, как я рад, что ты жив… Но я не буду этого делать. Не хочу причинять больше боли, чем уже причинил. Я люблю тебя, сынок. Люблю сильнее всего на свете. Вы с Зендеем для меня то, что заставляет жить каждый день. И биться за вас, за ваше будущее. Я уверен, что моё сердце остановится только если я выплачу долг перед вами, либо если в этот момент я буду выплачивать его.
В заключение этой исповеди грешника я скажу: мы с матерью смотрим за тобой. Исполни нашу мечту. Не ради нас. Ради себя.
От любящего грешного отца.
Дочитал это письмо Леонель уже весь в слезах.
— Да, папа. Я сделаю это. Я обещаю! — громко произнёс Адияль. — На сей раз я не подведу.
Эйдэнс, услышав этот возглас, улыбнулся.
Затем Леонель прошёлся до могилы воспитанников учителя, отдавших жизни во благо Вечной цели.
Он не произнёс ни слова, стоя у этих могил. Адияль Леонель лишь встал на колено, вынул из ножен меч с гравировкой на лезвии «Воин бьётся не за себя», который взял из комнаты Эверарда Медбера, и засунул острием в землю. Простояв так полчаса, мысленно вновь принимая рыцарский обет, он направился вместе с десницей в столицу.
— Не хотел бы сейчас возвращаться к этой теме, но и обходить её стороной, будто ничего не случилось, неверно, — произнёс внезапно Леонардо, обращаясь к Адиялю, чьё лицо на сей момент выражало искреннюю и крепкую уверенность в своих предстоящих намерениях.
— О чем вы?
— Мне нравится ваш тон. Определенно, он стал живее. Впрочем, в том и вопрос: почему ты желал расстаться с жизнью?
— Она стала мне в тягость. Чересчур непомерно ранили меня потери, а приобретений не было и вовсе.
— Жизнь вообще вещь непонятная. Бывает, она отнимает, а бывает — и дает взамен большее. Ты пока молод и многого не знаешь. Сейчас, прочтя последнее письмо твоего отца к тебе, ты познал лишь маленькую толику всех тайн и секретов, что таит в себе судьба человека. Я многое знаю, гораздо больше твоего. Но и я порой удивляюсь некоторым вещам. Суть в том, что, потеряв всех своих родных, ты приобрел большее. А именно — уверенность и стойкость. А ведь как раз нехватка одного из этих важнейших компонентов привела к тому, что твой отец признал в письме. Прости, если слова эти показались тебе сложными, со временем ты поймешь…
Адияль молчал. Он все более погружался в свои думы.
VI.
Войска Невервилля, Лерилина, Объединённого Альянса Северных Княжеств и Ибиз общей численностью в сто пятьдесят тысяч солдат были готовы к массированному наступлению на земли южного королевства. За три года с момента грандиозной победы в «Битве трех зверей» армия Зельмана Златогривого и его союзников укрепилась, возросла и восстановилась. Так и Игъвар, претерпев позорное поражение, принялся за усиление армии. Итоговая мощь армии Юга исчислялась ста восемьюдесятью тысячами единиц воинов. А значит, обе стороны были готовы, и пришёл момент финала. Сейчас решится судьба всего континента, его истории и его жителей. Столкнутся две стихии. Молния и гром бросят вызов океану.
— Ваше Высочество, все батальоны в полной боевой готовности! Прикажете начинать?
— Разошлите голубей, — дал добро Зельман Златогривый.
— Выше Высочество, Вам послание! Печать Совета!
— Дай сюда.
Быстро пробежавшись глазами по письму десницы, он спросил у военного советника:
— В чьём распоряжении находится батальон Вэйрада Леонеля?
— Полагаю, что у Норберта Изельгаама. Вы сами велели.
— С какой это радости я велел?
Советник опешил.
— Не важно… — продолжил король. — Отправь от моего имени приказ о задержке наступления по третьему сектору Юго-Восточного направления. Хочу, чтобы Изельгаам не шёл в бой.
— Но ведь тогда будет задержано всё наступление…
— Я прекрасно это понимаю. И это приказ.
Добравшись до стен королевского дворца в Сноудэрхелле, Эйдэнс поспешил кратко изложить все те пробелы информации, что могли возникнуть в голове Адияля. И их было отнюдь не мало.
— То есть… Всё это время было два короля? — задался вопросом ошалевший Адияль.
— Да. Мы приняли такие меры с точки зрения безопасности Его Величества, — ответил Эйдэнс. — К тому же, гораздо проще иметь четыре руки, способные находиться на разных уголках страны одновременно. Причём сообщение было мгновенного характера… благодаря специально обученным голубям.
— Но каким образом…
— Если ты про то, что никто не заметил подмены и не задался вопросом: как король был в одно и то же время в двух точках, то это фокус. Иными словами сказать сложно. Никому в голову не пришло бы мысли, что такое вообще возможно.
— Так… И согласно твоей теории именно второй Зельман Златогривый отдал приказ от имени короля на смертную казнь Фирдеса Отсенберда? И от его имени был дан мне приказ о возмездии над Дорианом Нильфадом?
— Признаться, — продолжил Эйдэнс, — мы слишком долго искали ту нить, которая
