После этого, начинаются сетования человека, требующего, чтобы вы знали все, вплоть до слуг предыдущих путешественников, то есть - рутину, нравы, традиции; сетования, что всегда оканчиваются одними словами:
- Не стоило трудиться ехать так далеко, чтобы не увидеть самое примечательное!
Ну ладно, дорогие читатели, в 30 верстах от Сердоболя есть мраморные карьеры Рускеалы, которые мне настоятельно рекомендовали посмотреть, чтобы не потерять путешествия в Финляндию. При этом нужно признаться в своих антипатиях, хотя гораздо чаще признаюсь в симпатиях: шахты, заводы, карьеры - моя антипатия во время путешествия. Все это, нет сомнений, очень полезно; только в качестве примечательного мне достаточно вида их продукции. Но вопрос дискутированию не подлежал: как я сказал, я был приговорен к осмотру карьеров Рускеалы на том основании, что большей частью из этих карьеров вышел Исаакиевский собор.
Мы, стало быть, раздобыли себе une t;l;gue - телегу, своеобразную машину для пытки, применяемую в России для передвижения. Впрочем, я ее описывал, и менее услужливый для читателей, чем Эней для Дидоны не соглашусь больше возобновлять свои скорби.
Итак, нас уверили в том, в чем всегда уверяют в России, что дорога будет превосходной. К полудню мы простились со студентами, которые сопроводили наш отъезд троекратным «Ура!», адресованным нам, и понеслись галопом пятерки сильных коней. Мостовая Сердоболя стала наводить нас на довольно отвратную мысль о состоянии дороги. Чтобы не оказаться вне телеги, я вцепился в Дандре, который в силу большей привычки, нежели имел я, к экипажам этого вида, должен был лучше сохранять равновесие; что же до Муане и Миллелотти, то они уподобились всадникам, вместо узды, хватающимся за седло. Они вцепились в мягкую скамейку.
Сразу за городом дорога выровнялась. Она не была лишена живописности, и у подножья одной скалы, далеко отбрасывающей тень, красоты пейзажа дополнял цыганский табор, где варился обед на ветру, тогда как осел, в единственном числе запряженный в тележку для перевозки движимости всего племени, с еще меньшими церемониями закусывал нежными мхами, разбросанными по скалам и казавшимися ему большим лакомством.
У осла, наверное, обед был получше, чем у его хозяев; впрочем, такое иногда случается у слуг.
За 2,5 часа мы проехали положенные 7 лье. Когда путешественник, вооруженный разве что кнутом не для лошадей, а для станционных смотрителей, осиливает первые 50 лье, он уже понимает, что русская почта имеет преимущество перед почтами всех остальных стран.
Мы прибыли на станцию. Отметим мимоходом, что только в России встретишь почтовые здания по униформе со строгой обстановкой, но где, всегда уверен, по крайней мере, что найдешь две еловые скамьи, крашенные под дуб, еловый стол, крашенный под дуб, четыре еловые табуретки, крашенные под дуб. Более того, - настенные часы в объемистом футляре, показывающие время с той точностью, какую можно требовать от настенных часов; часы продолжают служить по привычке с эпохи Карла V, но об этом забыли думать.
Я упустил еще из виду обязательный предмет утвари, по характеру национальный - всегда горячий somavar - самовар. Всем этим вы пользуетесь бесплатно, имея на это право с момента, когда поехали на почтовых; вы - правительственный пассажир. Но не требуйте ничего другого: о еде, например, не может быть и речи. Если вы хотите есть в пути, то прихватите с собой провизию; если вы хотите спать в постели, то возите с собой матрас. Иначе заснете на одной из двух скамеек, крашенных под дуб. Это чуть жестче, но много чище монастырских матрасов. Однако начальник почтовой станции, человек весьма предупредительный, к нашему возвращению обязался раздобыть что-нибудь, что походило бы на обед. Мы поблагодарили его, прося воздержаться от полного приготовления блюд.
Из окон почтовой станции открывался очень красивый вид, что довольно редко случается в России - равнинной стране; и если он обнаружился, то для того, чтобы о нем упомянули. Так как от станции до карьера было не более километра, мы без спора решили пройтись пешком.
Какое-то время шли большой дорогой; потом наш гид повел нас полями, по ровному месту.
Вскоре напротив, примерно в 200 шагах от нас, увидели горку конической формы и ослепительной белизны; она смотрелась так, словно была из снега. Мы обогнули сверкающий холм и попали на обширный участок, уставленный огромными кубическими блоками мрамора, приготовленными к отправке. Я задался вопросом, какими транспортными средствами можно доставить эти глыбища к озеру, к пути, которым, очевидно, они отправлялись дальше в Санкт-Петербург. Поскольку дать себе удовлетворительный ответ не смог, то рискнул поставить этот вопрос на карту; наш начальник почты, который пожелал быть нашим чичероне, объяснил тогда, что с перевозкой их ждут до зимы, когда установится санный путь. Блоки так тяжелы, что их поднимут домкратами и рычагами на сани, те передадут блоки на большие парусные барки, которые доставят их в Санкт-Петербург.
Изучая все это с довольно-таки вялым интересом, я заметил, что остался один или почти один; мой последний компаньон - его положение ничего не проясняло - был предельно близок к тому, чтобы исчезнуть в своеобразной норе, вырытой у подножья горы из отходов мрамора. Этот проход, что я сначала не заметил, образованный в вертикальном карьерном разрезе, открывал доступ во внутрь скалы. Я тоже вошел туда и метров через 15 узкого коридора попал в огромное тупиковое четырехугольное пространство со стенами порядка 40 футов в высоту и 100 футов в ширину. Посередине было совершенно пусто. Стены белели как снег.
В трех километрах от этого располагался другой карьер - зеленого мрамора. Наш начальник почты непременно хотел повести нас туда, расхваливая карьер, как нечто самое необыкновенное в мире. Договорились полюбовно. Я ему отдаю своих компаньонов по путешествию - делай с ними, что хочешь, - а сам возвращаюсь на стацию готовить обед. Мой уход ускорили несколько услышанных слов, которыми обменялись начальник почты и Дандре, о третьем карьере - желтого мрамора, теперь заброшенного, но очень живописного, благодаря вторжению колючего кустарника, идущего по стопам эксплуатационников. Миллелотти, не испытывающий чрезвычайного любопытства к карьерам, высказался за возвращение со мной. Муане и Дандре продолжили путь.
Не стоит говорить, что мы возвращались прежней дорогой и через час дождались наших компаньонов у кухонной плиты. Застолье, возглавляемое превосходным начальником почты, слишком затянулось ввечеру, чтобы добираться до Сердоболя. Из большой станционной комнаты устроили просторный дортуар, где и провели ночь, в первую ее половину вкушая чай, во вторую - почивая.
За время этой короткой экскурсии я установил факт: каждый русский в Финляндии пьет чай, каждый финляндец пьет кофе. Русский жаден до чая, но финляндец - фанатик кофе. Не ново было встретить финского крестьянина, отправившегося в город за 10-12 лье без какой-либо иной цели, кроме покупки фунта-двух кофе. Если средства не позволяли ему приобрести побольше кофе, то он путешествовал ради полуфунта, четверти фунта или ради двух унций. Почти всегда в таком случае он становился посланцем ото всей деревни и приносил каждому долю драгоценного продукта.
На последнем этапе поездки по Финляндии мне приходилось 2-3 раза пить кофе; на почтовой ли станции, в плохих ли отелях, где мы ели, кофе всегда был превосходным, чудесно приготовленным, заправленным очень лакомыми сливками, которым пастбища Финляндии придают совершенно особенный вкус.
Утром следующего дня мы уехали в Сердоболь, где остановились только для замены лошадей; выехали из Сердоболя по длинной насыпи, берущей начало от крайних домов города; слева лежало озеро, справа были гранитные скалы, полосатые от очень изящных и от желобообразных борозд, напоминающих резьбу колонн. К несчастью, я был слишком посредственным геологом, чтобы уделить этим бороздам то внимание, какого, возможно, они заслуживают.
Через 15 верст, на протяжении которых дорога не показала ничего примечательного, кроме финских крестьянок, торгующих превосходной земляникой в самодельных корзинах, объявилась станция Отсоис; два жареных цыпленка, о вывозе которых из Сердоболя я позаботился, свежие яйца и земляника, орошенные чаем и кофе со сливками, составили издержки отличного завтрака.
Покидая Отсоис, обнаружили, было, Ладогу, но вскоре опять потеряли ее из виду, чтобы предаться изумительно живописной и неровной дороге; она почти целиком выскреблена в гранитных горах, иной раз таких тесных, что дорога представляет собой узкий проход как раз для телеги, и если бы встретился другой экипаж того же вида, то там повторились бы сцены с Эдипом и Лаийем. Одна из скал имела такое сходство с разрушенным замком-крепостью, что только с расстояния в полкилометра прояснилась ошибка, в которую все мы впали. Добавим, что горы покрыты великолепными лесами, и мы смогли увидеть вблизи действие упомянутых ранее пожаров. Ветер гнал огонь к северу, то есть в наиболее густые глубины леса, что давало возможность пожару продолжаться довольно долго. Мы отметили довольно странную особенность: огонь передавался не от дерева к дереву, а шел по земле; смолистый хворост помогал разрастаться пожару, который продвигался вперед как лава, охватывал снизу деревья и двигался дальше; через несколько мгновений, когда соки дерева, по всей вероятности, были испарены, оно начинало потрескивать и искриться, кора светилась, и огонь, поднимаясь снизу, набрасывался на ветви и пожирал их; иногда оголенный ствол оставался стоять как сухое мертвое дерево, но оно было лишь углем и золой и от толчка концом трости валилось и рассыпалось в прах.
