и порядок. Примерно 30 % заключенных являются членами комитетов самоорганизации, хотя далеко не все они – активисты. Совет коллектива, о котором говорит Марченко (в наши дни – «отрядный коллектив»), состоит из заключенных-начальников и председателей комитетов самоорганизации. Он направляет своих представителей в комитет коллективов всей колонии.
Коммунальный быт лишает заключенных личностного пространства и возможности уединиться, и эта проблема усугубляется переполненностью общежитий, отсутствием дверей в ванных комнатах и строгим пространственно-временным контролем в группах. Помимо проблем с личностным пространством, тюремный коллективизм усиливает у заключенных чувство незащищенности и страха. По словам одного осужденного, отбывавшего наказание в нескольких колониях строгого режима, «российская колония – это место, в котором правит страх, и в какой-то степени страх поощряется администрацией». Описывая жизнь в отряде, он продолжил: «Это постоянный страх – уже привычный, так что ты перестаешь в какой-то момент о нем думать, его осознавать. Это очень опасное место, это как идти по тонкому льду».
Это утверждение напоминает жалобы заключенных в Великобритании, полагающих, что нынешняя тюрьма – это «гораздо более тяжкий труд», чем прежде, потому что заключенным теперь приходится нести ответственность за собственную реабилитацию. Заключенные должны хорошо себя показать, чтобы заработать хорошую характеристику и соответствующие привилегии, а в конечном счете и условно-досрочное освобождение. Значит, им приходится очень осторожно вести себя с персоналом: когда вопрос стоял лишь о физических издевательствах со стороны персонала, им было, по-видимому, все-таки проще [Crewe 2011: 509–510]. Нечто подобное существует и в российских колониях, но усугубляется еще и тем, что, наряду с психологическим давлением, может сохраняться и физическое; кроме того, давление свойственно и для взаимоотношений с другими заключенными, а не только с персоналом.
Тюремные субкультуры и соответствующие иерархии власти, накладывающиеся друг на друга, составляют основной фактор, из-за которого рядовые заключенные в российских пенитенциарных учреждениях не чувствуют себя в безопасности. Принято считать, что преступные группы в колониях произошли от «воров в законе» времен ГУЛАГа, но исследования современных тюремных субкультур обнаруживают различные тенденции, в том числе и основанные на отрицании «воровского закона» в его изначальном виде [Анисимков 2003; Антонян, Колышницына 2009; Oleinik 2003]. Но какой бы ни была их позиция в отношении исторически сложившихся стереотипов, именно от преступников-рецидивистов зависит качество жизни каждого заключенного в отряде. Цель преступников состоит в том, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь, а для этого нужно, чтобы другие заключенные удовлетворяли их потребности, например отдавали свои посылки или добивались послаблений от лагерного начальства. Вот что говорит мой информант: «Очень страшно сказать нет: они могут сказать тебе не выйти на работу или начать голодовку и отказаться от еды, и это уголовники, которые заставляют всех себе подчиняться».
Большая психологическая нагрузка на заключенных усугубляется еще и тем, что оперативники вербуют из их среды активистов и информаторов. Заключенные-начальники (завхоз / дневальная) обычно не пользуются поддержкой и авторитетом среди простых заключенных. Чаще это зэки со стажем, нередко профессиональные преступники, переметнувшиеся на сторону лагерной администрации в надежде, что в награду им скостят срок на несколько лет. Комитеты самоорганизации могут действовать и во благо заключенных, но даже в этом случае они представляют собой один из каналов осуществления карательной власти в отряде. Вот как одна из заключенных рассказывает о санитарном комитете в своей колонии – вполне безобидном на первый взгляд:
Ну, у нас вот, например, такая ерунда, как каждый день, кроме субботы и воскресенья, у нас идут рейды по СБС – санитарно-бытовая секция, и СДП – секция дисциплины и порядка.
Что делают эти рейды? Как бы объяснить? То есть к 11 часам утра надо всё убрать, все должно быть убрано в тумбочке, буквально все – лишняя одежда, предметы, – то есть открываешь тумбочку, а там буквально мышь повесилась, чтобы там не было абсолютно ничего… И лезут они везде – и под эти кровати, и под табуретки, и ищут везде пыль, и ищут они везде, в самых абсурдных местах… И придумали это сами осужденные! (Бывшая заключенная, интервью взято в 2009 году.)
Секции дисциплины и порядка (СДП), упомянутые информанткой, были созданы в 2005 году; их задача состояла в обеспечении соблюдения правил внутреннего распорядка в отряде (таких правил множество: они касаются и расписания, и формы одежды, и мест для курения, и соблюдения тишины после отбоя и проч.). СДП были упразднены в 2009 году, когда центру пришлось признать, что они стали инструментом запугивания и насилия в среде заключенных. В заявлении Министерства юстиции решение о роспуске СДП объяснялось следующим образом: «Изменения направлены на недопущение передачи администрацией исправительного учреждения своих полномочий по надзору и контролю за осужденными лицам, отбывающим наказание, и предотвращение конфликтных ситуаций между осужденными»[663].
В неформальном контексте тогдашний министр юстиции А. В. Коновалов назвал СДП «одиозной» особенностью колоний[664]. Однако в течение нескольких лет правозащитники получали сообщения о том, что в некоторых колониях СДП продолжают функционировать, и теперь широко известно, что карательная власть в колониях осуществляется через активистов, которых администрация или отдельные должностные лица вербуют для выполнения по их поручению «грязной работы», например для вытягивания признаний, для насильственного принуждения к соблюдению правил, для вымогательств и наказаний. Незаконное использование заключенных в дисциплинарных целях свидетельствует о том, насколько трудно избавиться от некоторых привычных практик, которые поддерживаются в российских пенитенциарных учреждениях духом коллективизма.
Международные организации в области прав человека критически относятся к общежитиям именно потому, что в них создается пространство для формирования тюремных субкультур; однако они признают, что обойтись без общежитий бывает трудно. Если уж заключенных селят в общежитиях, то за ними необходим надлежащий надзор, и подходить к их размещению следует крайне осмотрительно. Преимущество тюрем с помещениями камерного типа, где каждый заключенный селится в отдельную камеру, состоит в том, что в дневные часы они могут общаться, а ночью, в самое опасное время, они заперты у себя и таким образом надежно защищены. Так, конечно, бывает не всегда, но сам принцип – разумный. В российских колониях охранники патрулируют открытые пространства круглосуточно, но начальник отряда уходит домой ежедневно в пять часов вечера, и группы заключенных численностью до 100–120 человек (это в теории, но на самом деле их нередко бывает и больше) оказываются брошенными на произвол судьбы. В составе такого «коллектива» могут оказаться образованные и необразованные, прежде работавшие и безработные, мусульмане и православные, граждане любой из бывших советских республик, осужденные за очень разные правонарушения и, конечно же, представители официальной и неофициальной власти, которые контролируют повседневную жизнь отряда. И все бы ничего, если бы такой распорядок не приводил к возникновению среды «низкого доверия», как принято
