хвалит твой скромный именинный пирог.
А сегодня тридцать первое декабря. Чтобы никому не портить праздничное настроение, я согласилась встречать Новый год в мотоклубе.
Алдас, тихонько напевая, почистил обувь и принялся перед зеркалом завязывать новый галстук. А я, не желая отставать, надела вечернее платье, явно чересчур легкое для этого времени года (да еще и для мотоклуба), но зато такое торжественное! И, уже захваченная женским азартом, спрыснула голову лаком для волос, нацепила браслет на руку и покрасила ногти в перламутровый цвет.
Чтобы не мять одежду, мы, стоя, выпили на кухне чаю. Холодно, а до клуба надо было идти пешком.
Алдас придирчиво осмотрел меня.
— Да, — пробормотал он, — и что ты там будешь делать…
Делала я то же, что и все: танцевала, пила шампанское, разговаривала со Стасе.
Стасе теперь всегда приглашают как полноправного члена команды. Она привела Мидаса. Мальчик подрос и стал уже не таким милым: знает себе цену. Сколько вреда приносят все эти неразумные дяди, движимые благими намерениями… И не можешь ничем помочь. Машина тронулась и будет катиться, катиться, пока не наскочит на что-то большое, жесткое и твердое.
— Пусть привыкает, — говорят все, — ведь он мужчина! Ты ведь мужчина, Мидас?
И Мидас подтверждает:
— Мужчина.
А когда ты будешь ребенком, Мидас? Когда?
Хочется схватить его в охапку и бежать, бежать туда, где свежий ветер, где нет клубов дыма и благими намерениями не убивают самое хорошее, что есть на свете.
А Стасе ждет не дождется того времени, когда можно будет стирать его замасленную робу, отпаивать клюквенным квасом с похмелья и драить затоптанный друзьями пол. Тогда ей будет казаться, что мечта Юстаса сбылась.
А о чем мечтал Юстас?
Разве он желал своему сыну только того, что сам имел? Почему же тогда ему опостылела радость бытия? Почему он гнал сломя голову, а потом, такой умиротворенный, лежал под пальмами?
— Мидас, — окликнула я и поняла, что не знаю, о чем его спросить. О чем могла я спросить Мидаса, который еще не мужчина и уже не мальчик?
Алдас пригласил меня танцевать, и я передала Мидаса на попечение другим. Они знали, о чем спросить:
— Кем ты будешь, Мидас?
— Мотоциклистом.
— Ну и дурища эта Стасе, — мрачно сказал Алдас. — Так из мальчишки не только мотоциклист не выйдет, но и…
Алдас впервые говорил так грубо. Он выпил и был не в духе. Последнее время у него что-то не ладится с друзьями. Он еще не может поверить этому, но стоит ему очутиться в их среде, как становится сам не свой.
— Двинем отсюда, — предложил он вдруг.
— Куда?
— А хоть домой…
«А хоть…» Нет. Если так, то нет.
— Домой всегда успеется, — беспечно сказала я. Только потом подумала, что зря.
Я пригласила Робертаса. Одно удовольствие танцевать с ним. Правда, тараторит как заведенный. На третьем танце пытался уже соблазнить меня.
Потанцевала еще и с Касисом. Этот даже двух слов не выдавил, только сильно кружил меня то в одну, то в другую сторону. Ростом Касис ниже меня, а все-таки мужественности, в лучшем смысле этого слова, у него хоть отбавляй.
Когда я вернулась к Алдасу, он был уже в изрядном подпитии.
— Ну, мы идем? — спросил он снова.
— Ладно. Протрезвись.
Я так и не поняла: обиделся он или обрадовался, что может остаться.
Потом Алдас исчез. Прошел добрый час, я нигде его не видела. Наконец он мне попался в вестибюле, рядом с окошком кассы. Алдас стоял, обняв одной рукой какого-то незнакомого парня, а в другой держал бутылку пива. Даже костяшки пальцев побелели, так он ее сжимал.
Я подошла и взяла его за локоть.
— Вот где ты! Пошли танцевать.
— Отойди, девушка, — сказал парень. — У нас мужской разговор. Впереди еще вся ночь — натанцуетесь.
— Извините, — сказала я и отпустила руку Алдаса. Он вдруг стал удаляться, как лодка, которую толкнули от берега. Я отошла, и Алдас не двинулся за мной.
Тогда я оделась и пошла домой.
На улице меня догнал Касис. Предложил подвезти. На мотоцикле!
Я села сзади, и мы помчались. Леденящий ветер рвал нас в клочья, а Касис гнал как шальной. Я прижалась к его спине, обхватила занемевшими руками. Куртка на груди Касиса была распахнута, но он, должно быть, не замечал холода. Когда мы подъехали к дому, я увидела, что он даже без перчаток.
Я предложила Касису зайти согреться, и он тут же согласился.
Уже на лестнице я вспомнила, что у меня нет ключа: он остался дома, в другой сумочке. Мы остановились у радиатора на лестничной площадке.
Касис не вызвался съездить к Алдасу за ключом, и я поняла: он не поверил мне. Решил, что я просто почла за благо не пускать его к себе.
Сбросив туфельку, я приставила ногу к радиатору. Долго не чувствовала тепла, потом сразу стало горячо. Но внутри я была еще вся заледенелая. Касис молчал.
Так мы с ним и стояли. Несколько человек, спускаясь с верхних этажей, прошли мимо: видимо, приняли нас за бездомных влюбленных.
Касис усмехнулся:
— Завтра всем соседям будет известно, что ты обманываешь мужа.
— Так уж водится: чего сам о себе не знаешь — спроси у соседей…
— Ты не боишься?
— Нет.
Тогда он обнял меня и поцеловал в губы. Я была до того удивлена, что только и могла сказать:
— Это что еще…
— Значит, не пустишь к себе? — осведомился Касис.
— Я же сказала, что нет ключа.
А будь у меня ключ — пустила бы? Я усмехнулась.
— Не сердись, за проезд причитается…
Причитается так причитается. Я и не сердилась. Касис уехал, а я осталась одна на лестничной площадке. Во мне засел такой холод, перетерпеть который лучше всего было здесь, на лестнице, где валялись конфетные обертки, окурки сигарет и еще — словно не умещавшийся в квартирах мусор — обрывки смеха и песен. Я стояла на лестнице, с волосами, блестящими от лака, с нарядным браслетом на руке, и чувствовала, как зябко мне в эту праздничную ночь. Все потому, что я не умею и, наверное, никогда уже не буду уметь радоваться в установленные дни. Общие празднества как общие купания — есть в них что-то нечистое. Надо не забывать хотя бы те грустные праздники, которых никто не примет, не поймет, не замарает дурацкими своими застольными песнями, нежеланными поцелуями, неискренней, принужденной радостью.
Соседка, провожавшая родственников, увидела меня и пригласила к себе. Я зашла, но все никак не могла согреться.
— Ох, уж эти мужчины, мужчины… — повздыхала хозяйка и дала мне чаю.
Она ни о чем
