Вследствие успеха де Керваль был заготовлен договор о союзе между Луи XIV и Карлом II об 11 статьях, из которых 5-я, то есть важнейшая, выражалась в следующих словах:
«Вышепоименованные великие короли, имеющие каждый в отдельности гораздо более подданных, чем нужно для оправдания перед светом принятого ими намерения смирить гордость Генеральных Штатов Соединенных Нидерландских провинций и ослабить могущество нации, которая так часто показывала черную неблагодарность к основателям и учредителям этой республики и которая даже ныне дерзает называть себя верховным примирителем и судьей всех других государей, согласились, приговорили и решили, что их величества объявят и будут вести войну совокупно всеми своими сухопутными и морскими силами с вышеозначенными Генеральными Штатами Соединенных Нидерландских провинций и что ни один из вышеназванных великих королей не заключит с ними мирного договора, соглашения или перемирия без совета и согласия другого и…» Ратификация этого договора должна была состояться в следующем месяце.
Французский двор намеревался вернуться в Париж, чтобы приготовить все для победы, но прежде, чем собрались в путь, катастрофа столь же горестная, сколько и неожиданная поразила всех ужасом. По Европе раздался вопль Боссюэ: «Ее высочество умирает! Ее высочество умерла!»
Рассмотрим обстоятельства, которые предшествовали этой скоропостижной и драматической кончине. Мы говорили о ревности и жалобах его высочества по поводу любовных интриг его супруги; остается сказать о жалобах ее высочества на своего мужа. Невозможно, чтобы два брата были менее похожи один на другого в физическом и нравственном отношении, как Луи XIV и Филипп Анжуйский, герцог Орлеанский. Король имел высокий рост, волосы светло-каштанового цвета, мужественный и гордый вид; его высочество был роста малого, с темными волосами, маленьким ртом и весьма некрасивыми зубами. Ни одна из мужских забав не нравилась брату короля, и никто не смог заставить его играть в мяч или сражаться на рапирах, и, исключая военное время, он никогда не садился на лошадь, а солдаты говорили, что он боится солнечного жара больше, нежели пороха. Но, с другой стороны, он любил наряжаться, румянился и часто одевался женщиной, танцевал как женщина и, находясь в кругу красавиц, наполнявших двор его брата, никогда не был изобличаем хотя бы в одном из тех сладостных грехов, в отпущении множества которых имел нужду его брат король.
Г-жа де Фьенн однажды сказала герцогу Орлеанскому:
— Не вы, ваше высочество, бесчестите женщин, но женщины бесчестят вас!
Утверждали, что принцесса Монако билась об заклад, который со своей красотой легко бы выиграла со всяким другим мужчиной, и она проиграла с его высочеством. Однако, если он не имел любовниц, то имел любимцев. Этими любимцами были граф Беврон, маркиз д'Эффиа, внук маршала, и Филипп де Лоррен-Арманьяк, мальтийский рыцарь, которого обычно называли рыцарем де Лорреном.
Первый любимец его высочества родился в 1643 году. По словам принцессы Палатинской он был красивым молодым человеком, против которого ничего нельзя было бы сказать, если бы душа его походила на его тело. Ее высочество ревновала рыцаря де Лоррена, но не так, как она ревновала бы любовницу — горячая дружба ее мужа с красивым молодым человеком, который был к тому же и очень развращен, оскорбляла ее. Пользуясь расположением короля, приобретенными вперед заслугами, которые она ему впоследствии оказала, принцесса просила об удалении рыцаря, что король обещал тем охотнее, что и сам с досадой слышал о странных наклонностях своего брата.
Итак, рыцарь де Лоррен получил приказ выехать из Франции. При известии об этом его высочество лишился чувства, залился слезами, потом отправился к королю и бросился ему в ноги, но ничто не помогло. Тогда в отчаянии Филипп уехал из Парижа и заключился в своем замке Вилье-Котере, но он по природе не был способен долго сердиться, и гнев его вскоре испарился, тем более, что ее высочество уверила, будто в изгнании де Лоррена она не принимала никакого участия. Со своей стороны король предложил брату некоторое удовлетворение, которое его высочество принял и возвратился ко двору, спрятав огорчение. С королем и своей супругой он восстановил отношения; последовал за двором в Дюнкирхен и во время путешествия накопилось множество новых для него неприятностей. Его жена, Генриетта, во время пребывания в Англии помирила Букингема с королем, но его высочество не забыл, что этот герцог весьма неприличным образом обнаруживал свою любовь к той, которая должна была стать его женой; сверх того, путешествие дало новый повод к ревности, поскольку заговорили, что супруга герцога Орлеанского не неблагосклонно слушала любезности племянника своего Джеймса, герцога Монмутского, побочного сына Карла II, того самого, который был казнен 15 июля 1685 года за возмущение против Якоба II. Однако надобно сказать, что этот слух, которому его высочество верил или притворялся, что верит, никогда не считался при дворе основательным.
По возвращении из путешествия в Дюнкирхен ее высочество, радуясь результату своего участия в переговорах и гордясь вниманием, которое в этом случае ей было оказано, жила со своим двором в Сен-Клу. К этому времени рыцарь де Лоррен уехал в Рим, откуда, по всей вероятности, он не мог возвратиться, пока продолжится благоволение короля к ее высочеству.
29 июня, в воскресенье, принцесса встала рано и сошла к своему супругу, пребывавшему в ванне. Она долго разговаривала с мужем, а выйдя от него, зашла к г-же де Лафайет, и когда та спросила ее о здоровье, ответила, что здорова и очень хорошо спала ночью. Утро прошло обыкновенно, принцесса отправилась к обедне, после чего возвратилась к себе, зайдя к дочери, с которой один знаменитый английский живописец писал портрет. Разговор зашел о путешествии в Англию, и принцесса была очень весела; возвратясь к себе, она попросила чашку цикорной воды, выпила ее и потом обедала, как всегда, с аппетитом.
После обеда принцесса пришла к мужу, над портретом которого работал все тот же английский живописец. Во время сеанса она прилегла на диван, что было обычно, и заснула. Во время сна лицо принцессы изменилось так странно, что де Лафайет, стоявшая рядом, испугалась. Боли в желудке разбудили принцессу, и она поднялась с таким расстроенным видом, что сам принц удивился и даже встревожился. Ее высочество вошла в зал, где остановилась поговорить с казначеем супруга г-ном Буафранком, в то время как муж спускался по лестнице, намереваясь ехать в Париж. На лестнице принц встретил герцогиню Мекленбургскую и вернулся с ней в зал, где ее высочество оставила Буафранка и пошла навстречу знаменитой посетительнице. В это время г-жа Гамаш принесла в особой чашке цикорной воды, которой принцесса просила и которую всегда держали наготове. Г-жа де Лафайет попросила себе стаканчик той же воды и выпила ее одновременно с принцессой.
Чашка ее высочества и стакан для г-жи де Лафайет были поднесены г-жой Гордон, камер-фрау принцессы. Не успела принцесса выпить свою чашку, как схватилась рукой за бок и вскричала:
— Ах! Как колет в боку! Ах! Какая боль! Какая нестерпимая боль! — После этих слов принцесса покраснела, но потом как-то сразу ее лицо покрыла смертная бледность. — Пусть меня снесут!.. — застонала она. — Пусть меня снесут… Я не могу более стоять!
Г-жа де Лафайет и г-жа Гамаш приняли принцессу под руки, поскольку она не могла держаться на ногах и шла совсем согнувшись. Ее раздели, и во время раздевания жалобы удвоились, а боль стала такой сильной, что слезы потекли градом из глаз несчастной. Когда принцессу положили на постель, боль усилилась и она металась на кровати почти в конвульсиях. Послали за лейб-медиком, г-ном Эспри; осмотрев больную, Эспри заявил, что это обыкновенная колика, и предписал обычное в таком случае лекарство, однако принцесса говорила, что ей нужен духовник, а не медик, поскольку все серьезнее, чем все думают.
Его высочество стоял у постели своей супруги на коленях. Больная обняла его за шею и сказала:
— Увы! Вы уже давно меня не любите, супруг мой, но напрасно… Я вам никогда не изменяла! — Она произнесла эти слова так, что все присутствующие заплакали.
Больная страдала уже около часа, как вдруг ее высочество заявила, что вода, которую она пила, без сомнений, отравлена, что, быть может, приняли одну бутылку за другую и если не хотят, чтобы она умерла, необходимо дать ей противоядие. Его высочество находился подле принцессы, когда она высказала свои подозрения, но, не будучи ни смущен, ни тронут, он очень спокойно предложил дать воды собаке.
Г-жа Десборд, первая камер-фрау ее высочества, подошла и сказала, что не стоит делать опыт над собакой, поскольку она сама приготовляла питье для принцессы, и, уверенная в безвредности напитка, выпьет в доказательство сама. Заявив это, первая камер-фрау налила себе стакан подозреваемого напитка и выпила; в это время принесли деревянное масло и противоядие, а первый камердинер его высочества Сент-Фуа предложил принять порошок ехидны, на что принцесса согласилась: «Я имею к вам полное доверие, Сент-Фуа, и из вашей руки я приму все».
