Он встал, вызвал де Бриссака, приказал взять шесть надежных и осторожных людей схватить на другой день Пюрнона в его квартире и привести к нему в кабинет через заднее крыльцо. Все было исполнено по воле короля; в назначенное время ему доложили, что Пюрнон приведен.
Луи XIV отправился в комнату, назначенную для допроса. Отослав де Бриссака и камердинера и оставшись наедине с обвиняемым, король принял вид, свойственный ему одному.
— Друг мой, — сказал король Пюрнону, осматривая его с ног до головы, — слушай меня хорошенько! Если ты признаешься во всем, если скажешь правду о том, что я хочу от тебя узнать, то я прощу тебя и никогда о том не будет и помину. Но сохрани тебя Бог скрыть от меня малейшее обстоятельство, потому что ты тогда живой отсюда не выйдешь!
— Государь! — отвечал Пюрнон, трепеща от страха. — Извольте допросить меня, я готов отвечать.
— Хорошо! Не знаешь ли ты, была ли отравлена принцесса?
— Да, государь.
— Кем? — король слегка побледнел.
— Рыцарем де Лорреном, — твердо сказал Пюрнон.
— Как это возможно? Ведь его нет во Франции!
— Он прислал яд из Рима.
— Через кого?
— Через одного провансальского дворянина по имени Морель.
— А знал ли Морель о поручении, на него возложенном?
— Я не думаю, государь.
— Кому он передал яд?
— Маркизу д'Эффиа и графу Беврону.
— . Что могло понудить их к этому преступлению?
— Удаление де Лоррена, их друга, которое очень повредило их делам, и уверенность, что пока ее высочество будет жива, рыцарь не займет место при его высочестве.
— Правда ли, что один комнатный мальчик видел д'Эффиа в то самое время, как он совершал преступление?
— Да, государь.
— Но как же? Если настой цикория был отравлен, то почему другие особы, пившие эту воду в одно время с принцессой, не почувствовали никакого вреда?
— Потому что маркиз д'Эффиа это предвидел и отравил только чашку принцессы, из которой кроме нее никто не пил.
— Как же он ее отравил?
— Он натер ядом внутренние стенки чашки.
— Да, — сказал король, — да, этим все объясняется. — Потом, приняв еще более суровый вид, он спросил:
— А брат мой знает ли что-нибудь об этом умысле?
— Нет, государь, — ответил Пюрнон, — ни один из нас не был настолько глуп, чтобы сказать ему об этом. Он не был участником, иначе он погубил бы нас.
При этом ответе, пишет Сен-Симон, королю стало на душе легко, как человеку, освободившемуся от душивших его рук.
— Богу все известно! — сказал, наконец, король. — Но можешь ли ты утверждать это абсолютно?
— Я вам клянусь, государь! — ответил Пюрнон. Тогда король, почти утешенный в потере принцессы мыслью, что его высочество не принимал во всем этом никакого участия, позвал де Бриссака и приказал вывести Пюрнона, дав полную свободу.
Смерть этой принцессы, дававшей тон двору и оставившей после себя воспоминание печальное и горестное, осталась без всякого отмщения, а, между тем, сохранившееся письмо г-на Монтегю лорду Арлингтону показывает, что его высочество, пользуясь своим влиянием, вскоре исходатайствовал своему любимцу не только прощение, но и возвращение ко двору.
«Милорд! Я почти не в состоянии сам писать вам — при падении из опрокинувшегося экипажа я так ушибся, что с трудом могу шевелить рукой. Надеюсь, однако, через день или два быть в состоянии отправиться в Сен-Жермен.
Теперь я пишу только для того, чтобы дать Вашему превосходительству отчет о деле, которое, я думаю, Вам уже известно, то есть, что рыцарю де Лоррену позволено возвратиться ко двору и служить в звании генерал-майора.note 1
Если ее высочество отравлена, как многие думают, то Франция считает именно его отравителем и справедливо удивляется, что французский король имеет так мало уважения к нашему королю, и позволяет рыцарю возвратиться ко двору, зная, как дерзко он всегда обращался с этой принцессой. Обязанность моя заставляет меня сказать Вам это для того, чтобы Вы донесли сие королю и он в сильных выражениях высказал свое мнение французскому посланнику, если найдет нужным, поскольку, смею Вас уверить, такого наш король не может снести, не унизив себя».
Рыцарь де Лоррен, тем не менее, не только остался при дворе, но, если верить Сен-Симону, был осыпан благодеяниями. Странно также то, что, получая почти 100 000 экю дохода, де Лоррен умер в совершенной бедности, и друзьям пришлось хоронить его за свой счет. И смерть рыцаря оказалась достойной его жизни — 7 декабря 1702 года он в Пале Рояле рассказывал г-же Маре, гувернантке детей герцога Орлеанского, как целую ночь предавался самому безудержному распутству, и вдруг, в момент перечисления всякого рода непристойностей, де Лоррена поразил апоплексический удар, он лишился языка и вскоре испустил дух.
ГЛАВА XXXVIII. 1670 — 1672
Луи XIV и г-жа де Монтеспан. — Немилость к Лавальер. — Первая беременность новой любовницы. — Тайные роды. — Рождение герцога Мэнского. — Падение Лозена; взятие его под арест. — Он встречается с Фуке в Пиньерольской тюрьме. — Молодой герцог де Лонгвиль является при дворе. — Связь его с маршальшею ла Ферте. — Г-жа ла Ферте и ее муж. — Маршальша и ее камердинер. — Мщение маршала. — Маршал и компаньонка супруги. — Герцог де Лонгвиль и маркиз д'Эффиа. — Западня — Удар палкой. — Война с Голландией. — Переход через Рейн. — Смерть герцога де Лонгвиля. — Его завещание. — Состояние театра. — Уединение герцогини де Лавальер.
Любовь Луи XIV к маркизе де Монтеспан немало способствовала тому, что он встретил смерть принцессы Генриетты с тем равнодушием, в котором его потом упрекали. Новая любовь весьма увлекла короля, а бедная де Лавальер стала только рабой, предназначенной украшать триумф новой королевы.
Вскоре де Монтеспан почувствовала себя беременной. Луи XIV не имел никаких сомнений в том, что виновником этого был именно он, поскольку маркиза давно прекратила связь с Лозеном, смертельным врагом которого она теперь стала; маркиза де Монтеспана, собравшегося было в качестве мужа вступиться за свои права, весьма невежливо выпроводили из Парижа, и, живя в своих поместьях, он горевал о потере чести. Итак, имеющееся родиться дитя было, конечно, произведением Луи XIV.
Все понимали смысл происходящего, но де Монтеспан стыдилась или делала вид, что стыдится того положения, в котором она оказалась. Это побудило маркизу изобрести новую моду, весьма полезную для женщин, желающих скрыть до времени беременность. Нововведение состояло в том, что беременные одевались как мужчины с сохранением юбки, поверх которой, в месте пояса вытягивалась рубашка со множеством складок, некоторым образом скрывающих живот.
Счастье оставило герцогиню де Лавальер, и все придворные ее покинули, перейдя на сторону маркизы де Монтеспан с тем большей охотой, что де Лавальер, стараясь нравиться только королю, никогда не заботилась о приобретении друзей. Однажды она пожаловалась маршалу Граммону на свое одиночество, на что тот заметил:
— Любезный друг! Если бы вы, имея причину веселиться, давали бы случай веселиться и другим, то теперь, когда вы печалитесь, печалились с вами и другие!
Когда настал день родов, горничная маркизы, к которой она и король имели полное доверие, отправилась в наемной карете на улицу Сент-Антуан к известному акушеру Клеману и спросила, не согласится ли он ехать с ней к одной женщине, позволив завязать себе глаза. Клеман, которому подобные предложения не были новостью и который никогда не раскаивался, если их принимал, позволил завязать себе глаза, сел вместе с горничной в карету и, когда повязка была снята, увидел великолепнейшую квартиру.
Наблюдения Клемана над роскошным убранством квартиры продолжались недолго, поскольку вскоре находившаяся в комнате девушка погасила свечи, и свет шел только от камина. Тогда король, скрывавшийся за занавеской постели, сказал акушеру, что бояться нечего и он приглашен для оказания услуги, которая будет хорошо вознаграждена.
Клеман ответил, что он совершенно спокоен и решительно ничего не боится. Подойдя к пациентке, он пощупал пульс и, увидев, что время родов еще не наступило, заметил:
— Я хотел бы узнать только одно.
— Что же? — спросил король.
— Можно ли в этом доме попросить насчет попить и поесть? Меня застали врасплох, так что я не успел перекусить и если бы мне что-нибудь подали, то тем очень одолжили.
Король засмеялся, и, не ожидая, чтобы какая-нибудь из двух находившихся в комнате прислужниц взялась исполнить просьбу медика, сам подошел к шкафу, взял банку варенья и поставил на стол, затем нашел хлеб в другом шкафу и также положил перед доктором. Клеман принялся за еду с аппетитом, и, наевшись, спросил о питье. Король достал из соответствующего шкафа стакан и бутылку вина и попотчевал врача, который предложил:
