То же самое с приданием надежности покупке. И я спрашиваю тебя: разве не лучше для любителя, если он получает от художника, например, 20 весьма разнообразных эскизов по той же цене, которую по справедливости должен был бы уплатить за одну картину, чтобы можно было пустить ее в торговый оборот? Будь я на твоем месте – ты ведь знаешь многих молодых художников, у которых еще нет имени, – я бы попробовал представить на рынке живописные этюды – не в качестве картин, а помещенными куда-нибудь, например на позолоченный бристольский картон, черный или темно-красный.
Но я говорил о придании надежности.
Не все художники делают много этюдов, но все же многие, особенно молодые, должны заниматься этим как можно больше, не так ли? Любой, кто обладает этюдами художника, может быть полностью уверен (по крайней мере, мне так кажется), что между ним и художником существует связь, которую не так-то легко разорвать из простого каприза.
Есть люди – не так ли? – которые протежируют художникам в то время, когда те еще ничего не зарабатывают, – прекрасно.
Но такое часто кончается плохо – неприятностями для обеих сторон. С одной стороны, покровитель недоволен тем, что деньги потрачены впустую, – или, по крайней мере, ему так кажется. С другой стороны, художник считает, будто он может требовать больше доверия, больше терпения и интереса, чем ему хотят дать. Но в большинстве случаев недоразумения возникают из-за нерадивости обеих сторон. Надеюсь, между нами такого не будет. И надеюсь, что мои этюды постепенно придадут тебе больше смелости. Ни ты, ни я не являемся современниками тех, чье поколение Жигу в твоей книге, которую я читал, по праву называет «доблестным».
Но тем не менее сохранять в наши дни воодушевление того времени, как мне кажется, разумно, ведь зачастую удача сопутствует смелым, и что бы там ни было с удачей или «радостью (?) жизни», если действительно хочешь жить, нужно работать и дерзать. Вот я и говорю: дай нам много писать и быть плодовитыми и БЫТЬ САМИМИ СОБОЙ СО ВСЕМИ НАШИМИ ДОСТОИНСТВАМИ И НЕДОСТАТКАМИ – я говорю «нам», зная, что деньги, которыми ты меня снабжаешь, даются тебе с трудом, и ты имеешь право, если из моей работы выйдет толк, рассматривать половину ее как собственное творение.
Попробуй поговорить с кем-нибудь в «Le Chat Noir» и спросить, не нужен ли им набросок тех едоков картофеля, и если да, то какого размера, потому что мне все равно.
Кланяюсь, жму руку.
Всегда твой Винсент
493 (400). Тео Ван Гогу. Нюэнен, понедельник, 13 апреля 1885
Дорогой Тео,
большое спасибо за вчерашнее заказное письмо и вложение. Вследствие этого тотчас же пишу снова и прилагаю набросок более точный, чем предыдущий, сделанный по моему последнему этюду.
Я не смог проработать его так, как намеревался. Я писал его 3 дня, непрерывно, с утра до вечера, и к вечеру субботы краски уже стали приходить в такое состояние, которое не позволяло продолжать работу, пока они полностью не высохнут.
Сегодня ездил в Эйндховен, чтобы заказать небольшой камень: эта литография должна стать первой в серии, которую я намерен снова начать. Когда ты был здесь, я спрашивал тебя о стоимости репродукции по методу «Гупиль и Ко». Тогда ты говорил, кажется, о 100 франках.
Что ж, старина, обычный литографический процесс, который теперь не в ходу, все-таки гораздо дешевле – возможно, прежде всего в Эйндховене.
Теперь получается 3 гульдена: использование камня – зернение – бумага и печать 50 экз. Думаю сделать серию сюжетов из крестьянской жизни, короче говоря, крестьяне у себя дома.
Сегодня я совершил прекрасную многочасовую прогулку со своим знакомым, чью первую акварель с фигуркой я тебе показывал.
Я не говорю, что, например, в Бретани, в Катвейке или в Боринаже нет еще более волнующей природы и более драматичной, – есть, – но тем не менее вересковая пустошь и деревни здесь все-таки тоже очень красивы, и, просто находясь здесь, я вижу неиссякаемый источник сюжетов из крестьянской жизни, вопрос только в том, чтобы ухватить это и работать. У меня есть огромное желание снова заняться акварелью и рисунками, и когда я буду жить в своей мастерской, то отведу для этого время по вечерам.
Мне было очень приятно, что ты послал эти 100 франков. Как я уже говорил, мне было совершенно необходимо оплатить некоторые вещи, и это меня заботило. И дело не в том, что люди ко мне приставали, просто я знал, что их это стесняет. Поэтому я и написал, что, возможно, при улаживании дел придется что-нибудь удержать.
Но теперь это отпадает, хотя могу тебе сказать, что точно знаю: год будет очень тяжелым.
Но я просто думаю о том, что сказал Милле: «Я вовсе не хочу отменить страдание, ведь зачастую именно оно заставляет художников сильнее всего выражать себя».
Я думаю переехать к 1 мая, хотя, конечно, с мамой и сестрами хорошо, и все же я вижу и чувствую, что так будет лучше, потому что со временем совместная жизнь может стать невыносимой. Причина, по-моему, не столько в них лично или во мне лично, сколько в несовместимости представлений людей, которые избегают низших по положению, и крестьянского художника, который об этом не думает.
Когда я говорю, что я – крестьянский художник, это действительно так, и впоследствии тебе станет яснее, что я чувствую себя там как дома. Недаром я столько вечеров просидел в размышлениях у огня с шахтерами и рабочими на торфяниках, ткачами и крестьянами, если только было время подумать – из-за работы. Постоянно наблюдая крестьянскую жизнь в любое время суток, я настолько ею увлекся, что действительно почти не думаю ни о чем другом.
Ты пишешь, что настроение публики – то есть безразличие – в отношении творчества Милле, как ты только что мог убедиться на той выставке, не воодушевляет ни художников, ни тех, кому приходится продавать картины. Я с этим согласен, но Милле сам чувствовал это и знал, а по прочтении Сансье меня очень тронуло его высказывание о начале своего пути, которого я не помню дословно, но смысл таков, что «это (то есть это безразличие) было бы для меня довольно плохо, если бы я нуждался в красивой обуви и барской жизни, но поскольку я хожу в сабо, то выпутаюсь». Что и сбылось.
Я надеюсь не забывать вот чего: «Речь о том, чтобы ходить в сабо», а именно довольствоваться едой, питьем, одеждой, ночлегом, какими довольствуются крестьяне.
Так делал Милле, и, кстати, он не желал иного, и, на мой взгляд, это означает, что как человек он указал художникам путь, который не указали, например, Израэльс и Мауве, живущие довольно-таки роскошно, и я повторяю: Милле – это ОТЕЦ Милле, то есть советчик и наставник во всем для молодых художников. Однако большинство их, те, кого я знаю (а я знаю лишь немногих), будут за это благодарны, что же касается меня, то я именно так об этом думаю и верю всему, что он говорит. Я довольно подробно говорю об этом высказывании Милле именно потому, что ты пишешь: когда городские жители изображают крестьян, их фигуры, будь они даже прекрасно написаны, все-таки наводят на мысль о предместьях Парижа.
У меня тоже когда-то было такое впечатление (хотя женщина, копающая картошку, у Бастьен-Лепажа, по-моему, явно составляет исключение), но не потому ли, что художники зачастую не вовлечены лично в крестьянскую жизнь в достаточной мере? В другой раз Милле говорит: «В искусстве надо работать с полной отдачей».
Де Гру – и это одно из его достоинств – писал крестьян как следует. (А они – государство – просили у него исторических картин! Которые он тоже делал хорошо, но насколько он был бы лучше, если бы мог быть самим собой.)
Для бельгийцев навсегда останется позором и потерей, что де Гру еще не полностью оценен так, как он того заслуживает; де Гру – один из хороших мастеров, подобных Милле. Но хотя широкая публика его до сих пор не признает и хотя он, как Домье, как Тассар, остается в тени, все-таки есть люди – взять, например, Меллери, – которые в наши дни снова делают работы согласно своим ощущениям.
Я недавно видел в иллюстрированном журнале одну вещь Меллери, семью шкипера – муж, жена, дети вокруг стола в каюте своей барки. Что же до общего сочувствия, то много лет назад я
