Даже я невольно стал задумываться: вот начну стареть, и стану ли радоваться жизни так, как радуюсь сейчас? Никогда не думал о старости, а, по размышлении, решил и сейчас не думать. Может, никогда ее и не почувствую. А если и скрутит она меня — так что проку, что я еще тридцать лет плакать буду? Нет проку, и Илье лучше пока ничего не предощущать, неизвестно, когда еще его действительно старый возраст придет.
Добрались мы до Мшенки. Спросили Илью, откуда он прибыл туда и быстро ли ехал. Все вспомнил Илья — у богатырей на все дороги память отличная. Ехал с юга, ехал быстро, значит, не могла прийти девица эта с севера и издалека.
Стали мы деревни с трех сторон объезжать. Про Сокольника спрашивали и про мать его. На пятый день нашли.
Жила в деревне Вертухи ворожея молодая Рада. Приезжали к ней странные люди издалека, и жили у нее подолгу. А двадцать шесть лет назад родила Рада мальчика, жила, как и раньше, а исполнилось мальчику десять лет, умерла — в тот день, когда у нее гость был. Рада сиротой была, и взяли мальчишку соседи, но не забывал он старый дом, и уже через два года туда снова вселился: богатырского был сложения, шутили в деревне — второй Илья Муромец будет. И однажды приехал в деревню Марко-странник (часто так Волхв назывался) и у Сокольника остановился и жил несколько дней. Потом стал исчезать куда-то Сокольник, появились у него и конь хороший, и доспехи, и удивлялась деревня. Не ходил на войну Сокольник, но с гостями своими часто на мечах бился: учили они его. А вот месяц назад привели ему нового коня, собрался Сокольник поспешно и уехал. Когда уезжал — радостный был, улыбался дорогой.
Все концы, которые Илья хотел найти, нашли. Ничего нового не узнал.
Не стал Илья вызнавать, какой Сокольник был в детстве, да что любил, да с кем водился. На избу, в которой тот жил, посмотрел снаружи, помолчал да поехал прочь.
А я только что не с ужасом подумал: сколько же в моей жизни было странных девиц! Я-то, в отличие от Ильи, странных-то и любил, чем страннее, тем слаще. И сколько раз мог Волхв моих детей заполучить, ведь и ведуньи были среди моих девиц, и черные ведуньи — это я знал доподлинно. Но что ж теперь Делать — всех девиц не упомнишь, всех детей не соберешь, а если соберешь — что ж, головы им рубить, малым, что ли?
Проще, ох, проще было за Волхвом по Змеиному бегать, чем от него спасаться, когда он тебя через тридцать лет настигает… Впрочем, мои дети еще нескоро войдут в возраст, если они у меня есть даже, и ни к чему сейчас забивать себе этим голову.
Сказал Илья:
— Ты, Добрыня, Волхву мстишь за землю Русскую да за жену свою. Ты, Алеша, Волхву мстишь за поражение свое на Змеином — ну и за землю Русскую тоже, конечно. А я помимо прочего — за сына. Мой отныне Волхв, и если его встретим, не трогайте, мне дайте. Если в землю лягу — ваш он, а так — мой.
Ничего не сказали мы с Добрыней. Когда Волхва встретим — тогда и видно будет, чей он. Не станем спорить, да и времени не будет. Каждый за всех мстить станет.
А дальше — закружился Илья. То на север поедет, то на юг. Дня не было, чтоб в одну сторону ехали. Мечется Илья, места себе не находит. И мы вслед за ним голову потеряли. Один только раз такое на моей памяти было — когда жена Добрыни отравилась. Правда, он тогда сразу с великим князем Владимиром рассорился и жизнь свою переменил, все сломал и тем выжил. Ну да Добрыня богатырь особый…
Говорит Илья: поехали в глушь, хочу Перуна спросить, что мне теперь с жизнью моей делать.
Не верю я Перуну, думаю, новый Бог сильнее. Поэтому и крестился я в свое время, хотя в вере своей так далеко, как Добрыня, никогда не заходил. Но спросить и Перуна не вредно. Поехали.
Знают богатыри Русскую землю, и Перуновы капища знают. Нашли одно. Стоит Перун в лесу, в чаще схоронили его: выкопали в селении, перенесли сюда и жертвы ему приносят, думаю, иногда и человеческие (уже поэтому противны мне старые боги). Подстрелил Илья лосенка, отнес Перуну. Долго там пробыл. Вернулся. Спрашиваем: что? Махнул рукой Илья:
— Молчит Перун. Лосенок у подножия лежит, кровь его течет, на землю капает. Гнев меня стал душить, богатыри, захотелось мне Перуна этого скинуть. Погубил я лосенка, как Волхв сына моего погубил. Да и что мне посоветует Перун, идол деревянный? Скинул его князь Владимир в Днепр, не побоялся, и поплыл Перун, как деревяшка, как бревно безглазое, и ничего не случилось, хоть и плакали по нему. Никогда Перун с людьми не говорил; врут, наверно, ведуны. Бездушный бог, из дерева сделанный. Боюсь я его до сих пор, потому что дед и отец в него верили, но сам в него не верю. Боюсь, а не верю — можете такое представить? Смотрел, смотрел я на бога этого, бой свой с сыном вспоминал, а потом вытащил меч да и рассек Перуну башку — не покарает он меня уж страшнее. И ничего со мной не сделалось, и упал Перун, как дерево трухлявое.
Не стали мы Перуна защищать. По мне — старый бог Перун, и если и была его Сила, то вся вышла, да к тому же вера в него больно жестокая.
Говорит Илья: поехали в Киев, хочу у нового Бога спросить, что мне с жизнью моей делать. Говорит ему Добрыня, знаток новой веры тонкий — у него и мать, И Учитель в скитах спасаются, и сам он христианин, сам себя мучающий:
— Не спрашивают Иисуса, Илья, коли в него не верят.
Нахмурился тот:
— Коли настоящий Бог — скажет.
Приехали в Киев, к князю заходить не стали, сразу в церковь. Оставил нас Илья снаружи: сам, говорит, спрашивать Бога хочу. Ему Добрыня: ты и то — не знаешь. А Илья:
— Коли настоящий Бог — и без молитв ответит.
Пробыл в церкви долгое время, вернулся:
— Молчит и ваш Бог. Всем сердцем ему молился — не отвечает. Красота в церкви, и поют небывало, сердце тает, а — молчит Бог. То ли придуманный он, то ли прав ты, Добрыня, верить в него нужно. Но утешился я немного: сам Бог ваш умер, а потом воскрес. Не умирал Перун, и не знает он, что такое страдания наши. Верьте в вашего Бога и, может быть, поможет он вам.
Молчит Добрыня, ничего не отвечает.
— Но вот чего я не пойму: если так добр ваш Бог, так чего ж сына моего под мой же меч подвел? Для чего вообще зло терпит?
Добрыня — сам, видно, об этом думал — говорит:
— Не нам Бога судить. Дал он людям свободную волю, чтобы сами между злом и светом выбирали и чтобы сами светом становились. А без зла — были б люди как травы безмысленные. А что сына отнял — так мы верим: в другой жизни встретитесь, и мечей при вас не будет, а будет только понимание, которого на этой земле не было. Если б не было жизни вечной — легче было б тебе, что сына потерял навеки?
— Будет твоя вечная жизнь, не будет, — отвечает Илья, — а я сейчас знать хочу, как мне жить дальше. Может, и утешил меня твой Бог, что с сыном еще встречусь и все ему объясню, но как же я с матерью его подлой да с Волхвом в жизни новой говорить буду?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
