«Что же меня так колотит? — подумал он. — Хоть свидание и первое, женщине в нем роли не предоставлено. Тем не менее эффект весьма схожий».
Колокольчик далеко за дверью издал финальное ля. На переднем плане вновь оказались глухо работающие винты и поскрипывание гондолы, в какой-то момент переставшие быть просто фоном, как перестает быть фоном спокойное тиканье часов, когда ожидание затягивается.
Пельша открыл шторку, зажмурился от света. За иллюминатором — сквозь чернильное пятно обращенного в бегство кальмара — неспешно просачивалось ясное дневное небо. Тускневшие на глазах звезды казались брызгами серебристой краски, которые впитывались во влажную ткань, не оставляя разводов. А далеко внизу, усыпанный дрожащими огоньками, виднелся берег долгожданного острова.
Дирижабль уверенно плыл навстречу пробуждающемуся городу.
Раздался громкий протяжный зевок, полный мучения вздох и, наконец, легкое покашливание, увенчавшееся тихим «м-да».
— Уже прилетели? — сипловатый голос Данедина вывел Пельша из оцепенения. — Надеюсь, я не все проспал? Сколько сейчас?
— Четверть девятого, — с некоторой заминкой ответил Пельша; он провел рукой по иллюминатору, прислонил холодную ладонь ко лбу. — Уф, что-то я разволновался.
— Поберегите нервы, Жак, — Данедин сел на кровати, зажег лампу и принялся ловить ногой туфель. — Иначе через десять минут придется упрашивать стюарда оттащить ваше тело в багажное отделение. Избавьте меня от лишних хлопот.
— Я постараюсь. — Пельша убрал ладонь. — Однако обещать с моей стороны было бы опрометчиво. Сами понимаете — возраст, он причина всему.
— Мои поздравления, дорогой Жак, вы начинаете шутить! — воскликнул Данедин, подаваясь вперед. — Пока довольно мрачно, но с годами это пройдет. Так же учатся сочинять стихи: поначалу выходит отвратительно, затем привыкаешь.
— Честно признаться, я не думал шутить, — взгляд Пельша стал укоризненным. — С моими приступами уверенным нельзя быть ни в чем. В минуты сильного волнения — в силу каких-то особенностей организма — начинается ужасный кашель, переходящий иногда в удушье.
— Настоятельно вам советую посетить врача, — Данедин на секунду задумался. — В Кетополисе у меня есть хорошие знакомства, если хотите…
— Благодарю, Фредерик, я уже пытался излечить свою болезнь, — поспешно ответил Пельша. — Это бесполезно.
— Учтите, я предлагал, — и с видом человека, чья совесть теперь абсолютно чиста, он взялся за поиски второго туфля.
Являясь почетным членом парижского «Клуба болтунов», большим знатоком Кетополиса, а также человеком, незаменимым практически во всем, Данедин за свои тридцать лет и сорок семь дней успел побывать во всех уголках мира и, похоже, неким образом там наследить, потому что узнавали его повсеместно. Не всегда эти встречи проходили в атмосфере любви и согласия: одни судорожно пытались скрыться от него, при виде других аккуратно ретироваться приходилось самому Данедину, не теряя при этом достоинства, с видом гордым и невозмутимым — даже в случае погони.
Пельша довелось присутствовать на одной из таких встреч в парижском воздушном порту незадолго до посадки на дирижабль. На горизонте тогда возникла интересная пара: она — невероятной красоты мадам с вытисненной на лице холодной полуулыбкой; он — пожилой (если не сказать: очень пожилой) месье в инвалидном кресле, которое толкал перед собой толстощекий слуга с пронзительным орлиным взором. Слуга-то и заметил Данедина, пытавшегося укрыться за спиной стоявшего рядом незнакомца. Кресло сделало крутой поворот, приведя месье в сильное беспокойство. Дама поймала на себе пристальный взгляд — каменное лицо пошло трещинами — и, зацепившись ногой за невидимую преграду, с тихим возгласом повалилась на спутника. Дальнейшие события развивались по классической схеме детектива, собственно: один убегал, другие догоняли. Тогда, приняв вполне благоразумное решение, Пельша поручил носильщику везти багаж к дирижаблю. А за минуту до отправления в каюту заскочил слегка запыхавшийся, но очень довольный Данедин.
Сейчас он, окончательно справившись с поиском обуви, совершал утреннюю пробежку между двумя кроватями.
— С недавних пор, — пыхтел Данедин, — зарядка навевает неприятные мысли. Она же позволяет держать себя в хорошей форме. Отсюда вопрос: какое из трех занятий стоит забросить: конфликты, думы или зарядку? Я предпочел бы отключать голову, остальное всецело укладывается в мою жизнь.
Пельша погрузился в раздумья и хотел было ответить глубоко философски, как его внимание в очередной раз привлек иллюминатор. Красная полоса с бледно-розовыми прожилками пересекала его посередине, деля стекло на две половины: нижнюю — черную, застывшую неподвижно, и голубую верхнюю, покрытую медленно растущими белесыми потеками. Падающий из иллюминатора свет чертил на столе суженный книзу овал, и Пельша, прежде чем выглянуть наружу, положил на пятно влажную от волнения руку. В коридоре в последний раз прозвенел колокольчик.
Раскинувшийся под дирижаблем город выглядел великолепной работой мастера-миниатюриста. Дрейфующие на воде кораблики стояли со спущенными парусами и еле заметно покачивали мачтами, фигурки матросов, усердно работая швабрами, доводили крошечные палубы до зеркального блеска. Могучие броненосцы стадом в пять голов разместились в стороне. Рыбацкие лодки, подобные пестрой шелухе от семечек, качались на волнах, заполняя все видимое пространство береговой линии. Суетящиеся в порту миниатюрные грузчики с мешками и коробочками на плечах сталкивались, роняли доверенную им ношу, неслышно переругивались, грозя друг другу крошечными кулаками. Новоприбывшие пассажиры комично целовали землю. Сошедшая на берег команда перебрасывалась шуточками и беззвучно хохотала — им предстояло отвести душу после многодневного плавания.
Рядом с портом возвышалась невысокая гора — эдакое папье-маше, склеенное из кусочков черного и серого картона, которое по непонятным причинам не захотели раскрашивать. Дорожный серпантин вел к расположенным на склонах особнякам, представляющим собой скопление камня и черепицы, металлических решеток и блистающих стекол. Совершенно не верилось, что внутри этих ухоженных склепов теплится жизнь. Редкие слуги с монотонностью, могущей ввести в апатию случайного наблюдателя, подметали выложенные плиткой дорожки. Единственной допущенной вольностью, неожиданным отклонением от общего стиля, был стоявший в одном из садов высохший фонтан: повернутые друг к другу три каменных кита возлежали на панцире большой черепахи; из спин китов торчали медные трубки, с трудом различимые с высоты. Наверное, в теплые летние дни было невероятно уютно сидеть рядом на скамейке, чувствовать, как случайные капли садятся на лицо и руки, и смотреть на завораживающе спокойный океан…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
