— Иэн! О, Иэн! — закричала Элинор и сцепила руки вокруг его шеи.
Он грубо оттолкнул ее, едва не плача, и она упала с кровати на пол.
— О Боже! Я назвал тебя жадной в шутку, но видеть, как ты беснуешься из-за какого-то ожерелья!.. Это просто невыносимо!
— Боже! Да кого волнует это ожерелье? — вдруг рассмеялась Элинор, поднимаясь на ноги и вытирая слезы. — Можешь раздать шлюхам все, что у меня есть. Ты, правда, не любишь никого, кроме меня? Правда, Иэн? Ты любишь меня? Скажи! Ты никогда не говорил мне этого — ни разу. Любишь?
— Люблю ли я тебя? Сумасшедшая дура! Я любил тебя всю свою жизнь, с тех пор, как мои глаза впервые увидели тебя на дороге, когда ты, стоя на коленях, приветствовала королеву Элинор. Но как это связано с тем проклятым ожерельем или с той, кому я его отдал?
— Почему ты никогда не говорил, что любишь меня?
— Почему я никогда не говорил жене своего лучшего друга, что я люблю ее? — недоверчиво переспросил Иэн.
— Не тогда, дурачок. Когда ты предложил мне стать твоей женой. Почему ты говорил так, словно…
— А как я мог с тобой говорить? После смерти Саймона тогда не прошло еще и четырех месяцев. Я знал, что было между вами. Разве это было притворством? Разве ты была готова к речам о любви?
Элинор попыталась вспомнить.
— Это не было притворством. О нет! Но именно потому, что было так хорошо, так по-настоящему, я чувствовала себя особенно осиротевшей, особенно готовой… Я не знаю. Может, ты и прав. Может быть, тогда говорить о любви было еще слишком рано. Но потом…
— Я пытался, и не один раз. Ты не хотела слушать меня. Ты отворачивалась, или превращалась в лед, или начинала говорить о посторонних вещах. А ты сама? Винишь меня, а сама ты сказала мне хоть одно слово любви?
— Я чувствовала то же самое — что ты не хочешь слышать от меня любовных признаний.
— Почему? — спросил Иэн, действительно удивленный. — Что я такого делал или говорил, что могло навести тебя на такую мысль?
— Во-первых, ты не возвращался ко мне несколько недель перед свадьбой, — с обидой в голосе произнесла Элинор.
Это полностью сняло еще существовавшее между ними напряжение. Иэн зашелся от смеха.
— И ты, такая умница, не понимаешь причины этого? Разве не ясно, что в то время я уже вполне созрел для изнасилования?
— Я прекрасно это понимала, но… но это же не любовь, Иэн.
— Ты совершенно права — и именно поэтому я спал все эти недели на холодной земле, заживо поедаемый паразитами и уставший до смерти. Но я все еще не понимаю, почему, если ты так рассердилась из-за ожерелья, ты ничего не говорила об этом. Я взял его в спешке, потому что не было времени купить что-нибудь, и к тому же я знал, что у нас в доме тогда не было достаточно серебра и золота, чтобы удовлетворить аппетиты леди Мэри. Если бы ты напомнила мне раньше, я отдал бы тебе его стоимость, или выкупил бы его, или купил бы новое.
— Ты же знаешь, что это меня не волнует. Оно не было даже подарком Саймона. Мне оно не нужно. Если ты купил за него сведения, которые уберегли тебя хотя бы от одного лишнего синяка, его стоимость уже тысячу тысяч раз возместилась, любимый.
— Тогда почему? — выпалил Иэн, не желавший спрашивать, но вынужденный. — Почему я стал таким чужим тебе? Почему ты застывала, когда я прикасался к тебе, словно я насильник? Почему ты рыдала потом, словно я обесчестил тебя?
Вместо того, чтобы ответить гневом, высокомерием или холодным взглядом, Элинор залилась румянцем и повесила голову. Иэн наблюдал за ней, очарованный, — такой он никогда раньше ее не видел.
— Я ревновала, — прошептала она.
— Ревновала? — мягко спросил Иэн. — Как? К кому? Я же всегда был перед твоими глазами — по крайней мере ты всегда знала, где я и что делаю. И, говоря правду, Элинор, ты мне не оставляла никаких сил, чтобы забавляться еще где-то на стороне.
— Я не ревновала твое тело. Я знала, что ты вполне удовлетворен тем, что я давала тебе, а когда меня не было рядом — это меня не особо беспокоило. Мужчине нужно есть и пить, испражняться, совокупляться — такова его природа. Я даже не ревновала твое сердце. Я была уверена, что ты любишь меня, как любят мужчины земных женщин… Ты будешь смеяться надо мной!..
— Клянусь, что нет.
— Я думала, что где-то в глубине души, там, куда я не могла дотянуться, ты хранил какую-то любовную мечту о женщине, более изысканной, более совершенной, чем я, — и такую нетрудно найти. Я не сердилась, Иэн. Мне было стыдно, что я могла позволить какой-то мечте обойти меня. И я старалась стать лучшей женой, какой мужчине и пожелать нельзя, не такой сварливой и упрямой…
— Боже правый! Ты, только ты всегда была моей мечтой, Элинор. Всегда ты, и только ты — и ты остаешься ею.
Элинор вытянула руку, и Иэн взял ее в свои. Он нежно потянул ее к себе, но она другой рукой уперлась ему в плечо.
— Я должна тебе еще кое-что сказать, что еще труднее выразить словами, передать истинный смысл. Иэн, я любила Саймона, как женщина может любить мужчину. Я не хочу, чтобы ты думал, что я забыла его. Но между мной и Саймо-ном было тридцать лет разницы. Мы с ним в такой же мере были отцом и дочерью, как и мужем и женой. Тогда я этого не понимала, а теперь осознала благодаря тому, что возникло между тобой и мной, — это что-то совершенно иное. Я люблю тебя, Иэн, как девушка любит юношу, — и для меня это первая любовь.
Иэн ничего не ответил на это. Он не мог говорить, да и нечего было говорить. Он сжал ее лицо ладонями, нежно и бережно, как нежно и бережно держат хрупкий стеклянный предмет, редкий и драгоценный, поцеловал ее и уложил рядом. Они оба лежали без сна. Их счастье было слишком велико, чтобы возникала еще потребность подсластить его снами. Но в конце концов плоть не выдержала, и пришел сон.
Утром Элинор спросонок услышала какую-то беспокойную суету в передней. Она повернулась на бок и попыталась зарыться лицом в плечо Иэна, чтобы заглушить голос совести. Это, однако, не помогло. Ее дыхание защекотало рану на плече Иэна и разбудило его.
— Да. Что случилось?
— Иэн, пришел Солсбери. Мне не хотелось будить тебя, но я должна тебе об этом сказать.
— Джеффри!.. — закричал Иэн, вскочил с кровати и бегом бросился в соседнюю комнату.
Элинор бросилась вслед за ним, поспешно завернувшись в одеяло.
— Что случилось с ним? — спросила она. — Он не просыпается?! Он ослеп?! У него головокружение?!
— С Джеффри все в порядке, — успокоил их Солсбери, переводя взгляд с одного обеспокоенного лица на другое. — Бог смилостивился надо мной, отдав его в такие любящие руки.
В прошлом время от времени Солсбери пытался отвести гнев своего брата от того или иного человека. Если ему это не удавалось, он просто пожимал плечами и выбрасывал это дело из головы. Джон был дороже ему любого другого человека. Если он и не понимал во всей полноте истинный характер своего брата, он по крайней мере знал достаточно, чтобы считать, что если его нельзя изменить, нужно принять таким, как есть, — или потерять совсем. Сейчас впервые с тех пор, как они были маленькими детьми, Солсбери всерьез раздумывал над тем, чтобы оказать активное давление на Джона. Он многим был обязан Иэну, любил этого человека и к тому же, вновь увидев Джеффри после многомесячной разлуки, окончательно решил, что его сын войдет во взрослую жизнь под покровительством Иэна, и только его. Джеффри становился таким, каким видеть своего сына мечтал любой отец, — и такие мечты редко воплощались.
