страдаю.
Подъехала машина, пес выпрыгнул из кресла, сменив рычание на лай. Он скакнул на маленький стол возле окна, и тот с грохотом рухнул.
— Ну, знаете ли! — воскликнул Пуаро. — Это уже чересчур!
Дверь в очередной раз распахнулась, по комнате пронесся маленький ураган, а пес, громко лая, выскочил на улицу. Послышался ясный и громкий, перекрывающий прочий шум голос Морин:
— Джонни, какого черта ты не закрыл заднюю дверь? Эти курицы забрались в кладовку, чтоб им пусто было!
— И за это, — с чувством произнес Пуаро, — я плачу семь гиней в неделю!
Дверь с треском захлопнулась. За окном громко закудахтали разгневанные куры.
Тут же дверь снова открылась, вбежала Морин Саммерхейз, споткнулась о кастрюлю и испустила радостный вопль.
— А я уж ее обыскалась. Вы не будете против, мистер… м-м-м… в общем, ничего, если я тут порежу фасоль? А то в кухне запах стоит просто жуткий.
— Мадам, я буду в восторге.
Может, фраза и не вполне соответствовала истине, но была к ней достаточно близка. Ибо впервые за двадцать четыре часа Пуаро предоставлялась возможность поговорить с хозяйкой дольше шести секунд кряду.
Миссис Саммерхейз плюхнулась в кресло и принялась неистово, но без особого проворства кромсать стручковую фасоль.
— Надеюсь, — заговорила она, — вам тут не жуть как неудобно? Если что нужно поменять, скажите без стеснения.
Пуаро уже сделал для себя вывод: хозяйка — это самое меньшее из местных зол.
— Вы очень любезны, мадам, — вежливо ответил он. — Мне весьма жаль, что не в моей власти обеспечить вас достойной прислугой.
— Прислугой! — Миссис Саммерхейз даже взвизгнула. — На это надеяться нечего! Даже поденщицу не могу удержать. Одна была хорошая, и ту убили. Такая я невезучая.
— Вы имеете в виду миссис Макгинти? — быстро вставил Пуаро.
— Да, ее, бедняжку. Господи, как мне ее не хватает! Сначала-то была прямо сенсация! Ведь, можно сказать, убили члена нашей семьи, жуть как интересно, но потом я так и сказала Джонни: за что нам такая невезуха? Без миссис Макгинти я не управляюсь, хоть плачь!
— Вы были к ней привязаны?
— Понимаете, милейший, на нее можно было положиться. Она приходила в понедельник после обеда, в четверг с утра — как часы. Теперь ко мне ходит эта Берп со станции. У нее муж и пятеро детей. Ясно, что ею здесь и не пахнет. То муж сорвался с катушек, то старушка-мать наклюкалась, то дети какую-нибудь заразу подхватили. А у старушки Макгинти если кто и мог сорваться с катушек, так только она сама, но до такого почти никогда не доходило.
— В общем, вы считали ее человеком надежным и честным, да? Вы ей доверяли?
— Что-нибудь стибрить, даже пищу, — этого она себе не позволяла. Сунуть нос в чужие дела — что бывало, то бывало. Но так, по мелочи, в письмецо заглянуть, не больше. Ну, оно и естественно. Ведь жизнь-то у нее — тоска смертная, верно?
— Миссис Макгинти жилось тоскливо?
— Я думаю, до ужаса, — рассеянно ответила миссис Саммерхейз. — Тоже мне веселье — целый день скрести пол на коленях. С утра приходишь к людям, а в раковине тебя ждет гора грязной посуды. Да жди меня по утрам такое, я бы вздохнула с облегчением, если бы меня убили. Точно говорю.
В окне появилось лицо главы семейства, майора Саммерхейза. Миссис Саммерхейз подскочила, опрокинула фасоль и кинулась к окну, широко его распахнула.
— Морин, этот чертов пес снова сожрал куриный корм.
— Вот черт, теперь и его будет рвать!
— Посмотри, — Джон Саммерхейз выставил дуршлаг, полный зелени, — шпината хватит?
— Конечно, нет.
— По-моему, это огромная куча.
— Когда эту кучу сваришь, от нее останется чайная ложка. До сих пор не знаешь, что такое шпинат?
— Господи!
— А рыбу принесли?
— Боюсь, что нет.
— Вот проклятье, придется какие-нибудь консервы открывать. Давай, Джонни, в угловом шкафу поройся, возьми банку. Мы на одну грешили, что она вспучилась, ее и возьми. Ничего такого в ней нет.
— А со шпинатом что делать?
— Сейчас заберу.
Она выскочила прямо в окно, и муж с женой удалились.
— Ничего себе! — воскликнул Эркюль Пуаро. Он пересек комнату и возможно плотнее закрыл окно. Ветер донес до него голос Джонни Саммерхейза:
— Что это за новый жилец, Морин? Чудной какой-то. Как его зовут?
— Только что не могла вспомнить, когда с ним говорила. Пришлось сказать «мистер Гм». Пуаро — вот как его зовут! Француз.
— Знаешь, Морин, где-то я эту фамилию слышал.
— Может, в салоне красоты? Он похож на парикмахера.
Пуаро поморщился.
— А может, попадалось на банке с соленьями. Не знаю. Но точно помню, где-то мне эта фамилия встречалась. На всякий случай возьми с него семь гиней вперед.
Голоса затихли.
Эркюль Пуаро стал подбирать с пола фасолевые стручки, разлетевшиеся в разные стороны. Едва он закончил, через дверь снова вошла миссис Саммерхейз.
Он вежливо передал ей фасоль:
— Вот, мадам.
— Ой, спасибо огромное. Слушайте, что-то эти стручки уж больно черные. Мы их обычно кладем в глиняные горшки и засаливаем. А с этими, похоже, что-то приключилось. Боюсь, как бы они не испортились.
— Разделяю ваши опасения… Позвольте, я закрою дверь? Тут явно сквозит.
— Да-да, конечно. Я, растяпа, никогда не закрываю за собой двери.
— Я уже заметил.
— Эта дверь все равно закрываться не желает, хоть ты тресни. Весь дом, можно сказать, разваливается на части. Здесь жили родители Джонни, со средствами у них, бедненьких, было туго, и они в него не вкладывали ни гроша. А когда сюда после Индии переехали мы, тоже было не до него — других расходов хватало. Зато детям, когда приезжают на каникулы, здесь раздолье, бесись сколько влезет, дом большой, огород с садом и все такое. Мы гостей для того и пускаем, чтобы на ремонт деньги были, хотя, говоря по правде, кое с кем из них мы хлебнули лиха.
— Сейчас, кроме меня, у вас никто не живет?
— Еще старушка наверху. Как въехала, так и забралась в постель и с тех пор из нее не вылезает. Нет-нет, она вполне здорова. Но лежит себе, и точка, а я знай четыре раза в день поднимайся к ней с подносом. Аппетит у нее чудовищный. Но завтра она уезжает — кажется, к племяннице.
Миссис Саммерхейз помедлила, потом продолжила слегка искусственным голосом:
— Сейчас придет торговец рыбой. Вот я и подумала, если вы не против, заплатите мне за неделю вперед. Вы ведь неделю у нас проживете?
— Может, и больше.
— Мне неудобно вас беспокоить. Но у меня сейчас совсем нет денег, а вы сами знаете, что это
