— К тому времени, — продолжил я, — уже поднялся шум. По улице бежали люди и что-то кричали. Возможно, часть из них были воинами, которые ринулись разыскивать нас. Но частично это смятение было вызвано нашим доблестным navarchus.
Я сделал знак Лентину, и он сказал:
— Как мы и договаривались, Теозорик, я поспешил обратно на берег Падуса, где мои люди заготовили впрок древесину и горючее. Я заставил их работать в бешеном темпе и строить все новые и новые khelaí — под конец в дело пошли даже болотный тростник и камыш, — и мы начали отправлять их под стены Равенны как днем, так и ночью. Торн говорит, что несколько штук случайно взорвались и загорелись от «жидкого огня» как раз в тот миг, когда он со своими людьми и пленниками вышел из собора. Таким образом, «клешни краба», может, и помогли, но я полагаю, что нашим «троянцам» и так удалось бы сбежать. Дело в том, что городские стражи были заняты тем, чтобы не пустить врага внутрь. А эти, наоборот, собирались выйти.
— И к тому же, — перебил я, — мы старались выглядеть совершенно спокойными и равнодушными, нисколько не торопились, словно мы шли за ворота по своим делам и абсолютно законным образом. В любом случае это сработало. Пятеро путешествующих крестьян и двое шаркающих священников — да стражники едва взглянули на нас, когда мы выходили. Двое священников, кстати, весьма помогли нам, проявив благоразумие и не став кричать, визжать и звать на помощь. Для того чтобы хранить обет молчания, острие кинжала под мышкой лучше действует, чем молитва.
— И вот вы здесь, — произнес Теодорих, качая головой в полном восхищении.
— И вот мы здесь, — подтвердил я. — Позволь представить тебе наших благочестивых узников. Тот, что помоложе и потолще — мы, по крайней мере, были достаточно хлебосольны и не морили его голодом, — так вот, тот, кто так усердно старается выглядеть этаким праведником, простившим врагов и захватчиков, не кто иной, как католический архиепископ Равенны Иоанн. Второй, весь такой худой и прозрачный, хрупкий, дрожащий старик, — он и в самом деле святой, ибо был канонизирован при жизни. Возможно, это вообще единственный святой, которого мы с тобой, король Теодорих, сподобились лицезреть в наше время. Ты наверняка уже слышал о нем прежде. Это святой Северин — пожизненный наставник, воспитатель, утешитель и личный капеллан Одоакра.
— Бедный Одоакр, — заметил Теодорих, — сначала он лишился святого, а вскоре ему придется сдать город.
Затем король, я, офицеры и два только что обретенных гостя возлегли перед столом с закуской. Обед проходил в триклиниуме занятого Теодорихом ариминского дворца. Мы непринужденно лакомились сочным виноградом. И если епископ Иоанн при этом уплетал за обе щеки, то святой Северин лишь с безразличным видом вяло отрывал ягоды своими дрожащими старческими пальцами.
— Теодорикус, Теодорикус, сын мой… — начал епископ, произнося имя моего друга на римский манер. Он проглотил огромный кусок мяса, а затем показал на меня. — Этот человек уже проклят до самого конца своей жалкой жизни, а после смерти обречен на вечные муки в геенне огненной, потому что посмел поднять руку на святого Северина. Конечно же, ты, Теодорикус, не захочешь утратить надежду обрести на небесах блаженство, а потому не станешь причинять вред христианскому святому.
— Католическому святому, — невозмутимо заметил Теодорих. — А я сам не католик.
— Сын мой, сын мой, Северин был канонизирован самим владыкой, Папой всего христианского мира. — Иоанн набожно перекрестил лоб. — А все христиане должны почитать и уважать святого, который…
— Balgs-daddja! — грубо рявкнул генерал Питца. — Я все ждал, что этот ваш хваленый святой тут же накажет нас за дерзость, призвав на наши головы громы небесные. Но он, похоже, не способен даже звука издать.
— В этом ты прав, — ответил епископ Иоанн. — Святой больше не говорит.
— Он искалечен? Или болен? — спросил Теодорих. — Мне бы не хотелось до времени потерять его. Сейчас пошлю за лекарем.
— Нет-нет, — сказал Иоанн. — Святой здоров. Просто вот уже несколько лет, как он ничего не говорит, не показывает, что слышит, не проявляет никаких чувств. Будь он простым смертным, можно было бы подумать, что это от старости и немощи. Но мне-то ясно, что Северин, будучи святым, подражает другому святому, следует предписанию апостола Павла обращать внимание на то, что выше, а не на земные вещи. Вы заметите, что он также воздерживается есть что-либо, только хлебные крошки время от времени. А поскольку в Равенне нам всем пришлось жить на крошках, безмятежное самоотречение святого поднимало дух, и мы подражали ему.
— Если ты так высоко ценишь Северина и преклоняешься перед ним, тогда, — сказал Теодорих, — ты ведь не захочешь, чтобы с ним что-нибудь случилось. Не так ли?
— Сын мой, сын мой, — снова повторил Иоанн, ломая руки, — неужели ты и в самом деле хочешь, чтобы я вернулся обратно и сказал Одоакру, что ты угрожаешь искалечить святого Северина, если только…
— Мне нет дела до того, что ты ему скажешь, епископ. Насколько я знаю Одоакра, он не станет рисковать собственной шкурой, чтобы спасти даже своего любимого святого. Этот человек трусливо укрылся в толпе своих подданных, чтобы незаметно сбежать из Вероны. Он умертвил несколько сот безоружных и беспомощных пленных, чтобы воспользоваться этим и добраться до Равенны. А оказавшись там, Одоакр заставил население целого города терпеть лишения, только чтобы он мог прятаться за его стенами. Вот почему я сомневаюсь, что, угрожая Северину, я смогу заставить его сдать Равенну. А именно это он и должен сделать.
— Но… но… если Одоакр откажется?
— Если он этого не сделает, ты узнаешь, епископ, что я могу быть таким же грубым и жестоким, как и сам Одоакр. Поэтому, если тебя беспокоит судьба святого Северина, тебе лучше придумать очень убедительный довод, перед которым невозможно устоять и который повлияет на Одоакра. Причем сделать это быстро. Тебя отвезут в Равенну завтра. — Теодорих замолчал, чтобы подсчитать. — Два дня, чтобы добраться туда, два дня на обратный путь. Я даю тебе неделю, а по истечении этого времени ты должен вернуться сюда и привезти известие о безоговорочной капитуляции Одоакра. Ita fiat! Да будет так!
* * *
Именно мне Теодорих поручил сопровождать епископа Иоанна из Аримина по Виа Попилиа, чтобы он безопасно миновал линию осады. Поэтому, высоко держа белый signum indutiae[117], я довез его до внешней линии обороны на юге от гавани Классиса. На протяжении двух дней пути я воздерживался от того, чтобы спрашивать Иоанна, каким образом он собирается убедить Одоакра принять наши требования. (Разумеется, я не спешил говорить ему, что Теодорих на самом деле никогда не причинит вред хрупкому и впавшему в маразм старику Северину.) Когда я передал епископа римским стражникам, они бросили на меня весьма мрачные взгляды, потому что теперь все до последнего человека в Равенне и ее окрестностях знали, как хитро мы провели ее защитников.
