— Что, сразу на попятный?
— А как же! — Тербер ухмыльнулся. — Я всегда чуть что — на попятный. — Он сел прямо на щебенку и скрестил ноги по-турецки. — Держи, старик. Выпей.
— Ну давай. — Пруит взял у него бутылку. — Мне что из твоей бутылки, что из бутылки Колпеппера — все едино.
— Вот и хорошо. Мне тоже все едино, кого поить — тебя или Колпеппера.
Виски, обжигая желудок, смешался с бурлившими там винными парами. Пруит уселся посреди дороги рядом с Тербером, отдал ему бутылку и вытер рот рукой.
— Знаешь, а все-таки дерьмовая она штука, наша жизнь.
— Полное дерьмо, — пьяно кивнул Тербер и приложился к бутылке. — Дерьмо и паскудство.
— Обязательно испортят человеку настроение.
— Это факт, — кивнул Тербер. — Это они умеют. Ты теперь у Колпеппера в черном списке.
— Я у всех в черном списке. Колпеппер — это мне для комплекта.
— Точно. Теперь у тебя на руках полный набор. Можешь выложить «флеш-рояль». Или «фул».
— Или пять одной масти, — подхватил Пруит. — С джокером. Джокер — он кого хочешь изобразит. Большой шутник.
— Большой шутник — это ты, — Тербер протянул ему бутылку. — Правильно я говорю?
— Правильно.
— А я, между прочим, попал в черный список к Старку. Теперь хоть в ресторан ходи. Но до тебя мне далеко.
— Как же это случилось? — поинтересовался Пруит. Глотнув виски, он передал бутылку Терберу. Светло-желтая полоса щебенки тянулась перед ними и позади них, постепенно расплываясь и исчезая в темноте, точно лунная дорожка на черной глади моря.
— А не важно как, — хитро прищурился Тербер. — Не важно.
— Ясно. Не доверяешь. А я тебе доверяю.
— Мы сейчас не обо мне говорим, — парировал Тербер. — А о тебе. Ты, Пруит, лучше скажи, чего ради ты хочешь себя угробить? На кой ляд корчишь из себя большевика?
— Не знаю, — уныло сказал Пруит. — Сам давно пытаюсь понять. Наверно, таким родился.
— Фигня. — Тербер снова отпил из бутылки и уставился на Пруита осоловевшими глазами. — Самая что ни на есть натуральная фигня. Чистой воды. Ты не согласен? Ну давай, не соглашайся, спорь.
— Не знаю я…
— А я говорю, фигня, — назидательно сказал Тербер. — Такими не рождаются. Вот я, например. Я же не таким родился. На, — он протянул бутылку. — Пей.
Пока Пруит пил, он смотрел на него и хитро щурился.
— Хреново все это устроено, а? Вот ты, например. Тебе дорога прямым ходом в тюрьму. Или, например, я. Меня рано или поздно разжалуют. И вот тебе, пожалуйста, мы оба — сидим вдвоем посреди этой вшивой дороги. И вдруг, понимаешь, грузовик! И прямо на нас! Что тогда?
— Тогда плохо, — сказал Пруит. — Умрем мы тогда, вот что. — Он чувствовал, как новая порция виски смешивается с тем, что он выпил раньше, и смесь взрывается, обдавая его изнутри жаром. Умрем, думал он. Умрем… умрем… умрем…
— И всем на это положить, — сказал Тербер. — Никто даже не всплакнет. Вот такие пироги. Нет, знаешь, ты лучше здесь не сиди. Давай-ка лучше подымайся и садись поближе к обочине.
— А ты? — Пруит отдал ему бутылку и оглядел желтую дорогу, ища глазами грузовик. — Тебе хоть есть ради чего жить. Кто будет вместо тебя нянчиться с твоей драгоценной ротой?
— Я уже старик. — Тербер глотнул виски. — Мне и умирать не жалко. У меня все давно позади. Все. А ты — молодой. Тебе еще жить да жить.
— Мне в этой жизни ничего не светит, — упрямо возразил Пруит. — Твоя жизнь важнее. Гитлер же сказал: «Если бы не наши сержанты, у нас не было бы армии». А нам ведь армия тоже ой как нужна. Что бы делали колпепперы, если бы у нас не было армии? Так что пересесть нужно не мне, а тебе. Вставай.
— Ни за что! — взревел Тербер. — Я свою жизнь прожил. Я — старик. Еще пять лет, и я буду как старый Пит. И ты меня не отговаривай. Я останусь сидеть. А ты вставай.
— Нет, — настаивал Пруит. — Это ты вставай.
— Не встану! — заорал Тербер.
— И я тогда тоже не встану. Буду сидеть вместе с тобой. Я не могу оставить тебя одного на верную смерть.
Тербер сунул ему бутылку.
— Малыш, ты ненормальный, — ласково сказал он. — Ты, наверно, спятил. Старика вроде меня все равно не спасти. А ты — молодой. Тебе есть ради чего жить. Тебе погибать нельзя. Ни в коем случае. Прошу тебя, дорогой, встань, пересядь. Если тебе на себя наплевать, сделай это хотя бы ради меня.
— Нет, сэр, — отважно заявил Пруит. — Не на того напали. Пруит еще никогда не бросал друга в беде. Я останусь и буду рядом до последнего вздоха.
— Господи, что я наделал! Что я наделал! — завопил Тербер.
— А кого это колышет? Был я, нет меня — всем начхать. Уж лучше мне умереть. — Слезы застлали Пруиту глаза, и огромный, похожий на сидящего Будду силуэт Тербера влажно заблестел.
— И мне тоже. — Тербер всхлипнул. Потом выпрямился и расправил плечи. — Значит, умрем оба. Так даже лучше. Трагичнее. И совсем как в жизни.
— Я бы сейчас все равно не встал, — сонно сказал Пруит. — Не смог бы.
— Я тоже. И вообще, уже поздно. Прощай, Пруит.
— Прощай, Тербер.
Они торжественно пожали руки. Храбро проглотили недостойные мужчин слезы расставания и, по-солдатски подтянувшись, гордо вперили взгляд в уходящую вдаль желтую ленту щебенки, по которой к ним должна была приехать смерть.
— Я хочу, чтобы ты знал, — сказал Тербер. — У меня никогда не было такого друга, как ты.
— Взаимно, — сказал Пруит.
— Ты, палач, нам глаза не завязывай! — Тербер презрительно откинул голову назад. — Мы не сопливые мальчишки. Можешь этой повязкой подтереться, сволочь!
— Аминь, — сказал Пруит.
Они снова, в последний раз, торжественно пожали друг другу руки, честно разделили между собой остаток виски, зашвырнули бутылку в траву, распрямили плечи, улеглись и, мгновенно отключившись, заснули как убитые.
В два часа ночи, когда Рассел приехал за Цербером; они все так же лежали, раскинувшись поперек дороги.
Пытаясь удержать порожний, неустойчивый грузовичок на уползающей из-под колес щебенке, Рассел изо всех сил нажал на тормоза. Машину понесло боком от обочины к обочине, и, чтобы не свалиться в кювет, Рассел выворачивал руль, как только мог. Наконец грузовик остановился — еще три ярда, и он бы переехал ноги распростертого в забытьи Тербера. Рассел вылез из кабины и уставился на два лежащих на дороге тела.
— Господи! — в ужасе пробормотал он. — Матерь божья!
Тербер был в полной отключке и спал непробудным сном, но Пруита ему удалось кое-как растормошить.
— Давай же просыпайся, будь ты неладен! Псих ненормальный! Вставай, хватит валять дурака. Я же вижу, что ты живой. Помоги мне загрузить этого болвана в кузов. Я должен отвезти его на КП. Если Динамит узнает, он его разжалует. Это факт.
— Ничего ему Динамит не сделает, — еле ворочая языком, сказал Пруит.
— Да? Это почему же?
— А потому. — Пруит презрительно скривился. — Где он тогда найдет себе старшину?
— Не знаю. — Рассел задумался. — А вдруг разжалует?.. Ладно, к черту! — буркнул он. — Помоги мне закинуть его в кузов. Идиоты вы оба все-таки. А если бы это не я ехал, а кто-нибудь другой? Я же вас чуть не задавил. Было бы сейчас два трупа. Идиоты!.. Ну давай же, вставай, — со злостью упрашивал он. — Ты должен мне помочь.
— Пра-а-льно, — важно согласился Пруит. — Я не позволю, чтобы мой друг пострадал.
— Кто-кто? — переспросил ошеломленный Рассел. — Как ты сказал? А ну повтори.
— Оглох, что ли? Я говорю — мой друг… кореш. Что я еще мог сказать?.. Тербер — мой лучший друг. И я не хочу, чтобы он пострадал. Это я и сказал. И не прикидывайся, что ты не расслышал.
Он с трудом встал на ноги. Рассел поддерживал его под мышки.
— Где он?.. А-а, вот где… Пусти. Я сам… Полный порядок… Ты не болтай. Потом поговорим… Ты лучше помоги мне. Надо моего кореша закинуть в твой вонючий грузовик… Я о нем обязан заботиться… Понял?.. Тербер — он того стоит. Лучший солдат во всей этой вшивой роте… — Он задумчиво помолчал. — Лучший и единственный настоящий, — поправился он.
Рассел отпустил Пруита и брезгливо смотрел, как он, шатаясь, доплелся до спящего Тербера, нагнулся, чтобы поднять его, и тут же сам на него повалился.
— Тю-ю! — протянул Пруит. — А я пьяный.
— Не может быть, — скривился Рассел.
Он помог ему снова подняться. Вдвоем они кое-как, волоком подтащили тяжелое, обмякшее тело к заднему борту грузовика. Тербер почему-то выскальзывал у них из рук, как угорь, и они дважды его роняли; он падал как мешок. Они долго кряхтели и подталкивали его, пока наконец не запихнули в грузовик. Едва оказавшись в кузове, Тербер открыл глаза и хитро ухмыльнулся.
— Это кто? Рассел? — невнятно спросил он.
— Он самый, — неприязненно откликнулся Рассел. — Рассел-нянька. Рассел — козел отпущения.
