— Боже мой, боже мой, кто меня выведет отсюда, я совсем задыхаюсь!
Заслонов нагнулся над ним… На земле лежал босой человек с окровавленными ногами. Он был только в одном белье, если не считать накинутой на плечи шинели. В руках у него были сапоги. Видно, он не успел натянуть их и полураздетый бросился бежать из вагона. Погоны на шинели свидетельствовали о генеральском чине лежавшего, который продолжал все так же причитать:
— Боже мой, боже, кто меня выведет отсюда, я…
— Встаньте! — сказал Заслонов и протянул ему руку. Лежавший недоверчиво взглянул на инженера, но тут же схватился за его рукав, с трудом поднялся на ноги.
— Я же не могу так бежать, как эти ошалелые солдаты, — словно в оправдание своей беспомощности захныкал босоногий.
— Да-да, господин генерал. — Подталкивая и таща за собой перетрусившего вояку, Заслонов, наконец, привел его в бомбоубежище — объемистый глубокий бункер, накрытый в несколько накатов рельсами и мешками с песком. Тут сидели машинисты, кочегары из депо. Было и несколько рабочих из угольного склада. Запыхавшись, вбежал смазчик. Не заметив в сумраке бункера начальства, он с трагическим жестом снял шапочку, старательно отряхнул ее.
— Ну, скажу я вам, осколочками запорошили всю кепочку. Дают жару без всякого спроса!
Кто-то в углу коротко засмеялся, кто-то потянул смазчика за полу ватника.
— А что? Прямо невтерпеж. С этакой работой можно и без головы остаться. Неправда ли, господин начальник? — довольно развязно обратился он к инженеру.
— А голову я не советую вам терять. Поберегите ее лучше. Какая бы она ни была, без нее, однако, куда тяжелее.
— Святая правда, господин инженер! — не смущаясь, ответил смазчик, хотя и чувствовал, что малость перехватил.
В бункере было сравнительно темно. Генерал, пришедший уже в себя, натягивал сапоги. Рабочие дали ему полотняные портянки из перевязочного материала. Генерал, завернувшись в шинель, повеселел и, увидя себя в окружении русских, начал убеждать присутствующих, что русский человек очень хорош. Заметив, однако, что его слова не находят особенно сочувственного отклика, он для пущей убедительности начал тыкать себя в грудь волосатой пятерней:
— Я есть доктор, доктор-генерал… медицина…
— Понимаем, герр генерал, — по-немецки ответил ему Заслонов.
— Очень хорошо, даже очень хорошо! — усердствовал эскулап, стремившийся выразить свои наилучшие чувства.
В бункер забежало еще несколько солдат, ввалились два офицера с перекошенными от страха лицами. Генерал сразу утих и словно погрузился с головой в свою шинельную оболочку, старательно закрывая ноги, чтобы офицеры не заметили его безмундирного срама. Только немного спустя о чем-то шепотом спросил у ближайшего офицера. Тот почтительно ответил:
— Огонь… Один огонь, господин генерал.
— Скверно… Я даже не знаю теперь, где находится мой поезд.
— Все эшелоны горят, господин генерал.
— А почему не развели?
— Пробовали, но ничего не вышло, одна каша.
А наверху не умолкал бешеный грохот. Земля порой дрожала так, что жалобно звенели рельсы в накате бомбоубежища и сквозь дощатую обивку потолка осыпался тоненькими струйками песок, да бледный язык коптилки метался с боку ни бок, готовый вот-вот погаснуть. Уже давно не слышно было зенитных выстрелов. Только страшные разрывы потрясали все вокруг, будто неукротимая метель разгулялась над землей, стараясь стереть с лица земли все сотворенное руками человека.
И у каждого из советских людей, которые сидели в бункере и глядели на мрачно-землистые лица немцев, была одна и та же мысль: «Нажимайте, нажимайте, братцы, не жалейте ничего!».
Казалось, вся земля гудела глухо, тревожно.
8
Для Мишки Чмаруцьки вся ночь прошла в радостном волнении. Он впервые принимал участие в серьезной боевой операции. Такими же чувствами были переполнены и другие участники бригады, молодой Чичин и еще несколько хлопцев.
Под самую полночь они осторожно пробрались на поле за станцию. Заняли удобные позиции в старом противотанковом рву, выкопанном еще в начале войны. Расчистили снег, наломали еловых лапок, чтобы было теплее сидеть в защищенных от ветра норах.
Начало налета обрадовало их и вместе с тем несколько разочаровало. Бомбы ложились как раз над станцией, над депо, над железнодорожным мостом. Не было особенной потребности сигнализировать ракетами. Спустя каких-нибудь полчаса руководитель группы Чичин перевел их всех на новую позицию неподалеку от запасной ветки, замаскированной соснами и елками. Все члены бригады знали, что на ветке стоят аварийный поезд, передвижная электростанция, а рядом, в перелеске, склад боеприпасов.
Но вот, наконец, взлетела зеленая ракета — приказ сигнализировать. Несколько красных ракет взвились в воздух и, описав по небу огненные дуги, полетели по направлению к ветке. Мишка Чмаруцька так разволновался, а быть может, подвели его одубевшие на морозе пальцы, что одна пущенная им ракета скользнула по снежному насту и начала проделывать разные выкрутасы — подскакивать, кружиться, даже метнулась назад с угрожающим шипением. Мишка вобрал голову в плечи и всем телом втиснулся в щель из опасения, чтобы, чего доброго, эта ошалелая ракета не попала обратно в ракетницу.
Но он быстро освоился и уже не торопясь, с определенными интервалами, старательно нацеливаясь, стрелял из своей ракетницы. Стрелял и следил за тем, как где-то вверху стремительно взлетал, вспыхивал блестящий красный огонек и внезапно угасал, превращаясь в хвост дымящихся искр, медленно падавших на землю.
Даже похолодело сердце, когда над головами загудели самолеты, заметившие красные ракеты. Хлопцы начали дружно стрелять еще и еще, чтобы увидели они там, хорошо различили удары своих бомб, чтобы они попали в самый раз, в самую точку! Сердца словно рвались вслед этим красным огонькам и сладко замирали от того, что где-то высоко-высоко, невидимые в темном небе, гудели родные самолеты. Было немного страшновато: а вдруг — сорвется оттуда бомба и угодит прямо в тебя. Стрелять еще, стрелять, указать им верный путь!
Послышалось несколько запоздалых выстрелов зениток. Огненные вспышки — словно ударяли кресалом по кремню — на миг освещали рваные облака, и Мишке даже почудилось, что он в самом деле увидел серебристую птицу на небе. По облакам скользнул трепетный луч прожектора и свалился, словно подрезанный под корень. Хлопцы услышали, как постепенно, заглушая рокот моторов, нарастал, все больше приближаясь, пронзительный свист. Они плотнее прижались к земле, притихли. Точно молния рассекла черный полог неба, и вслед за ней прогремели взрывы. Снежные вихри закружились над полем, словно налетел буран. Примчался и исчез. Стало тихо-тихо.
Снова стреляли хлопцы, напряженно вслушивались в удаляющийся гул самолетов. Неужели не попали? Не нащупали цели? Но вот самолеты делают новый заход, нарастает рокот моторов, гудит даже звенит в ушах. И вновь свист переходит в страшное вывание. Любопытство оказывается сильнее страха. Мишка вытягивает шею и высовывает голову из щели, вглядывается в мутную пелену снега, старается рассмотреть сквозь мелкий кустарник, сквозь густой лозняк среди снежных сугробов, попадут ли бомбы в намеченную цель. Земля вздрагивает с такой силой, что Мишку отбрасывает на другую сторону щели, и он от страха зажмуривает глаза, на миг мелькает мысль: жив ли он?.. Повернулся, услышал, как хрустят еловые лапки. Пошевелил рукой, ногой — все в порядке. Жив Мишка, жив! Это воздушная волна бросила его, — догадывается Мишка. И когда посмотрел, даже привскочил от радости и, не зная куда девать ее, чем отметить, одну за другой выпустил еще две ракеты. Над веткой, где стояли аварийный поезд и электростанция, горело, трещало, взлетали снопы искр, вздымались клубы черного дыма в позолоченное пожаром небо.
Но что это? Глянул Мишка в ту сторону, где сидели его товарищи, и сердце сжалось в горячий комок. Прямо по снежной целине, проваливаясь по колено, бежал по направлению к опушке леса человек. За ним гнались несколько немецких солдат и кричали: «Стой! Стой!» Мимо самого Мишки, обдав его снежной пылью, пронесся вскачь верховой наперерез бежавшему человеку. Захлопали ружейные выстрелы, донесся чей-то крик. Мишка узнал голос своего друга Васьки Чичина, и Мишкино сердце сразу похолодело, словно его выставили на жгучий мороз. Васька бежал еще по снегу, но видно было, что бежит он уже из последних сил, — останавливается на миг передохнуть и снова бежит. Вот уже совсем близко от него всадник. Васька припадает на колено. Боже мой, неужели он упадет? Раздается выстрел, и Мишка даже улавливает настороженным ухом храп коня, который, будто споткнувшись, валится на землю. Это Васька отстреливается из револьвера. Но все ближе и ближе подступают серые и черные фигуры солдат и полицаев, они обходят Ваську. Тот лежит уже, зарывшись в снег, стреляет все реже и реже.
