Кох едва не испепелил своим взглядом невзрачного офицерика. Но посмотрел еще раз и произнес тихо-тихо, чтобы не слышали его ближайшие помощники:
— Идите…
Остатки пехотного полка, три сводные роты фронтовиков, медленно тронулись из деревни.
— Однако, что мы стоим на морозе? Занимайте дома!
Кох позвал к себе в комнату Клопикова:
— Садитесь.
Клопиков сидел, настороженно поглядывая на начальника, услужливо ждал приказаний.
— Видали?
— К сожалению, ах, к великому сожалению, пришлось увидеть эту грустную историю. Просто глазам не верил, как такое могло случиться. Это разбой, это же государственное преступление, очень даже просто-с… Хотя они и капитан, но поступили хуже бандита, простите мне за такое неуважение к немецкому офицеру…
— Он свое получит! — пробормотал Кох и отвел глаза в сторону. Ему было немного стыдно перед своим подчиненным. Кох помолчал немного, потом глухо заговорил:
— Ваши полицаи были не на месте. Они оказались никчемным сбродом, пугливыми баранами, неспособными на серьезную операцию. Вы лично отвечаете за их бегство.
— Прошу прощения, господин комиссар! Полицаи действительно испугались, они еще как следует не обстреляны. Да, знаете, и неловко им выступать против немецких солдат…
— А если эти немецкие солдаты являются не чем иным, как самыми обыкновенными дезертирами, преступниками?
— Это я теперь понимаю, в самом деле преступники и тяжкие преступники, скажу я вам… Изменники… Очень даже просто-с. Но жандармы первые бросились наутек, где же тут было удержать полицейских? Я, разумеется, взыщу с которых…
— А где захваченные пленные?
— Убежали, господин комиссар.
— Ладно, господин Клопиков. На этом мы с вами закончим разговор. Одно только я должен вам сказать: вы ничего не видели и не слышали из того, что произошло здесь. Понятно?
— Бог мой, отчего же непонятно?
— Посмотрим. Теперь последнее, что я скажу вам. Полицаи должны изыскать любые средства, чтобы оправдаться, заслужить доверие. Как сами видите, полиция не только не нанесла партизанам поражения, но даже какою-нибудь заметного урона…
Мне сообщили, что Слимак знает место, где живет семья этого самого батьки Мирона.
— Да, я сам говорил вам про это. Там все его дети.
— Приказываю: безотлагательно, сегодня же арестовать и доставить в город.
— Отобьют по дороге, отобьют! Поднят на ноги весь район, господин комиссар, они просто не пропустят теперь ни одного человека в нашей форме…
— Не обязательно полицейским прогуливаться по партизанскому району в форме.
— Вы правы, господин комиссар. Мы постараемся. Но разрешите сделать это не сегодня, когда по деревням все люди насторожены и следят за каждым нашим шагом. Вы знаете, господин комиссар, мы с вами не видим партизан, а у них мы всегда на примете, — каждая живая душа в деревне, осмелюсь вам доложить, глядит в лес, в их сторону.
— Ладно. Можете провести эту операцию через несколько дней, когда район успокоится. Чтобы ни одна душа не знала об этом деле, исполнителями будете вы лично и Слимак. Можете взять себе в помощь Семку, тот никогда не помнит, где он был и что делал.
Уже в полночь отряд Коха двинулся в город. Шли осторожно, боясь наткнуться на засаду. Все были молчаливые, понурые. Возвращались, что называется, несолоно хлебавши. Начальство было не в настроении.
5
Когда группа Коха только-только выходила из деревни, неподалеку от города остановились пехотинцы. Капитан обратился к солдатам с коротким словом:
— Солдаты, как ваш командир, я даю вам полную свободу: идите, куда вам угодно. Хотите обратно на фронт — идите туда, хотите на отдых домой — пробирайтесь в Германию. Не в партизаны же нам итти. Они постреляют нас, так как особой любви к нам, насколько вам известно, у них не замечается. Но куда бы ни пошел каждый из вас, придерживайтесь святого закона: отвечать только за себя, не ссылаться на товарищей и не выдавать их. Мы с вами не гестаповцы… Нам уж хватит войны, мы сыты ею по горло! А теперь поступайте так, как подскажет вам ваша совесть.
Начались жаркие споры. Некоторые стояли за то, чтобы вернуться в город.
— Наши семьи расстреляют, если мы не явимся на место!
— Идите, вас никто не задерживает.
Были люди, которые колебались. Им страстно хотелось высвободиться от проклятой бойни, как называли они наступление на Москву, и откуда они счастливо выбрались, как сами говорили лишь потому, что весь их полк был разгромлен и отведен в глубокий тыл. Давно уже среди этих солдат шло глухое брожение. Их двух однополчан расстреляли эсэсовцы за распространение ложных слухов, как говорилось в официальном постановлении. Солдаты знали, что казненные товарищи говорили правду о положении на фронте. Но не всякая правда желательна для господ офицеров и эсэсовских шпиков. Командование знало о не совсем благоприятных настроениях солдат и решило послать их проветриться в район, набраться хорошей германской лютости в борьбе против партизан.
— Вы снова будете сражаться, как герои. Солдату нельзя долго засиживаться в казарме, он портится без дела, как ржавеет без употребления хороший автомат. — С таким напутствием обратился к ним сам господин подполковник, снаряжая их в путь.
«Герои» слушали мрачно, мрачные ушли из города. С них уже хватит героизма. Они слышали об этом героизме на каждом шагу. Большинство «героев» легло костьми под Москвой. Только редким счастливчикам — с тяжелыми ранениями, с отмороженными руками и ногами — удалось вернуться в фатерлянд. Подальше бы от всех этих «героических» дел!
Вскоре солдаты разбрелись. Часть, самая большая, направилась в город. Одна группа пошла с капитаном. Он склонился при свете фонарика над полевой картой и, выбрав подходящую дорогу, направился на запад.
6
Было уже за полночь, когда вояки Коха, возвращавшиеся с неудачной вылазки против партизан, увидели маячивший вдали город. Еще в перелеске, по которому они пробирались, до них донеслась стрельба зениток, а на горизонте замелькали точно огни фейерверка. По всему небосклону вспыхивали разноцветные огни шрапнельных разрывов, трепетали пунктиры трассирующих пуль, сновали лучи прожекторов. Затмевая звезды, горели осветительные ракеты-фонари. Они казались совершенно неподвижными. Их мертвый свет придавал всем окружающим предметам призрачный вид. На придорожных кустах рельефно вырисовывались каждая веточка, каждый уцелевший листик. От кустарника и фигур солдат протянулись длинные шаткие тени. Сказочными великанами вздымались ближайшие деревья, недалекий лес вонзил в темное небо свой светящийся гребень.
Над городом взвился багровый огненный каскад и, осыпая с деревьев снежную пыль, докатился гул недалекого взрыва. Словно налетевший порыв ветра, воздушная волна мягко ударила в лицо. Слимак испуганно перекрестился. Бугай, вздрогнув, втянул голову в плечи. А взрывы следовали один за другим, почти без интервалов, перекатываясь эхом по лесным просторам.
Кох, увидя полыхавшее над городом зарево, сразу притих, — его обычную суетливость точно рукой сняло. Он любил командовать, распоряжаться, отдавать приказы. До этой минуты он ни шагу не проехал спокойно, то опережал на коне колонну, то пропускал мимо себя всех, подгоняя отстававших, сдерживая верховых, чтобы они не очень отрывались от всей группы, тут же делал нагоняй какому-нибудь раззяве, попавшему под конский храп.
Теперь же он ехал молча, не обращая особенного внимания на свою команду. Самые противоречивые мысли роились в его голове.
Мелькнула мысль о депо, о станции. Сколько потрачено сил и средств, чтобы восстановить их. Теперь все это, должно быть, полетело в воздух. А сколько эшелонов стояло на станции! Спросят, верно, и у него, Коха, как они допустили такой большой промах, не предупредили о вражеском налете, не отвели эшелоны подальше от станции. Любопытно, что думает теперь этот ненавистный русский инженер? Радуется налету или сожалеет вместе с немцами о больших потерях от бомбежки? Загадочный человек этот инженер.
Они уже находились в каких-нибудь трех километрах от станции. Еще гудели над головой самолеты, разворачиваясь после налета, чтобы взять курс на восток. Клопиков вывел Коха из задумчивости:
— Ракеты пускают, господин комиссар!
— Какие ракеты, кто?
— Видите, красные… Наводят на какой-то объект! Видите, видите, в трех местах пускают ракеты с земли.
Подбежал командир железнодорожного батальона:
— Господин комиссар, какие-то диверсанты указывают самолетам место стоянки нашего аварийного поезда, он стоит на замаскированной ветке. Боже мой, — вскрикнул он, схватившись за голову, — там же наш склад боеприпасов!
Все спокойствие Коха вмиг рассеялось. Он уже сам заметил красные ракеты, которые то и дело взмывали вверх в нескольких пунктах и, описывая дугу, летели в сторону железнодорожной ветки.
