В 1930 году Максим Горький пригласил М.А. Шолохова в Италию, в город Сорренто. Михаил Александрович решил ехать не один, а взял с собой Кудашева и Артема Веселого.
Кудашев, помню, был очень рад этой поездке, ему стало известно, что Алексей Максимович похвалил его очерк о Мичурине «Юг на Севере», сообщил об этом И.С. Шкапа. Сразу скажу, что в дальнейшем, уже в 1934 году, Горький одобрил также рассказ Кудашева «Дорога».
В ожидании визы трое писателей около месяца жили в Берлине. Однако правительство Муссолини визу им так и не выдало4. И все равно они не пожалели о времени, проведенном в германской столице. Там в те годы работал в советском торгпредстве И.Т. Клейменов, крупный организатор ракетного дела. Писатели часто общались с семьей Клейменовых, Иван Терентьевич показывал им Берлин, фотографировал гостей и на улицах, и у себя на квартире. Одна из этих фотографий спустя многие годы была опубликована, показывалась неоднократно по телевидению в передаче, посвященной творчеству М. Шолохова, которую вел критик Ю.Б. Лукин. Было это в середине восьмидесятых годов. Кстати, участвовала в ней и я, меня сняли у бывшего нашего дома в проезде МХАТа, я как раз рассказывала о «житии в Камергерском».
В Москву из Берлина писатели вернулись заметно встревоженными, рассказывали, какая там напряженная обстановка, как настойчиво фашисты рвутся к власти. Однажды они смотрели фильм по роману Э.М. Ремарка «На Западном фронте без перемен», во время сеанса в зал ворвались молодчики в коричневой форме, бросили слезоточивые шашки, всячески старались сорвать просмотр фильма.
После Берлина М.А. Шолохов сразу поехал к себе в Вешенскую и начал писать «Поднятую целину», продолжая работать над третьей книгой «Тихого Дона».
Кудашев привез мне в качестве подарка из Германии чертежную готовальню с механическим пунктиром да модный берет.
В 1934 году Михаил Александрович с семьей посетил Скандинавию, был в Швеции, Дании и других странах5. Об этой поездке всегда напоминает мне фотография, которую Шолохов подарил Василию Михайловичу с таким автографом: «Скоро, Вася, стукнет мне 30 годков, и вот когда мы с тобой постареем, когда «черная молния» уже пронижет нас – ты как-нибудь возьмешь эту карточку, посмотришь, вспомнишь, что и ты когда-то был не лысым, молодым, и уронишь холодную, холодную слезу… Для этой далекой слезы и дарю. М. Шолохов».
По возвращении Шолоховых из Скандинавии мы с Василием Михайловичем встречали их и были у них в гостях в «Национале». Михаил Александрович делился впечатлениями о поездке, особенно понравилось, как скандинавы ведут сельское хозяйство, как хорошо перерабатывают, хранят и упаковывают для продажи продукты.
В 1935 году Шолоховы посетили Англию. Из Лондона Михаил Александрович привез Кудашеву дорогой для него как заядлого охотника подарок – великолепное двухствольное ружье марки «Геко», а также наручные часы «Унигорн» с браслетом. С этим ружьем Василий Михайлович охотился и на Рязанщине, и вместе с Шолоховым на Дону. Впоследствии краеведческий музей г. Данкова просил в свою экспозицию указанное ружье, тем более что оно упоминается в рассказах Кудашева. Но к сожалению, просьбу эту удовлетворить я не смогла. В войну квартира почти не отапливалась, развелась сырость, и ружье заржавело, я отдала его одному охотнику, чтобы тот привел в порядок. Но охотник куда-то внезапно уехал, и ружье пропало. Часам «Унигорн» больше повезло. Надо сказать, что до войны наручные часы вообще были редкостью. Во всей стране их выпускали только два московских завода. Подарок друга Кудашев носил бережно, с любовью, а когда уходил на фронт, снял их и надел на мою руку, сказав, чтобы я их сберегла. Так я всю войну почти и не снимала эти часы с руки. Из-за ежедневных бомбежек приходилось часто спать в одежде, а в первые военные месяцы – нередко прямо в бомбоубежищах, откуда утром после отбоя сразу надо было спешить на работу. Теперь эти часы, подарок Шолохова, находятся в Липецком краеведческом музее в экспозиции, посвященной писателю-земляку В.М. Кудашеву, а фотоснимок часов – в музее г. Данкова. Но вернемся в довоенные годы.
Зимой 1935 года в Москве гастролировал Ленинградский оперный Малый театр, и на сцене Большого театра он показывал оперу И. Дзержинского «Тихий Дон». На одном из спектаклей вместе с Шолоховыми по приглашению Михаила Александровича были и мы с Василием Михайловичем. Роль Аксиньи исполняла знаменитая Вера Александровна Давыдова, роль Григория – Никандр Сергеевич Ханаев.
Декорации спектакля были великолепными, зрители встречали артистов аплодисментами. С нами в ложе был автор оперы Иван Иванович Дзержинский. Можно было догадаться, что он ждал, когда же выскажет свое мнение Шолохов. Но Михаил Александрович был сдержан и почему-то молчал. Как выяснилось потом, он был недоволен, что в оперу не вставили ни одной казачьей песни, ни одной донской мелодии.
Спустя несколько дней, когда мы были у Шолоховых в «Национале» и пришли И. Дзержинский и его супруга, Михаил Александрович высказал композитору свою неудовлетворенность. Иван Иванович, однако, не согласился с писателем. Он настаивал на том, что в опере не следует пассивно, в виде иллюстраций, использовать народную музыку и песни. По его мнению, гораздо важнее мыслить в народно-песенном ключе, нежели брать готовые образы.
Спустя несколько лет после оперной премьеры, как пишет в своих воспоминаниях И. Дзержинский, ему прислали газетную вырезку с отчетом о смотре народных хоров, в котором говорилось об исполнении среди прочих произведений и «народных казачьих песен» – «От края и до края» и «Казачьей». А ведь это были песни из опер «Тихий Дон» и «Поднятая целина». И. Дзержинский вложил газетную вырезку в конверт и отослал М.А. Шолохову.
Как-то пришли мы с Кудашевым к Шолоховым в «Националь», он тогда приехал в Москву с Марией Петровной и ее сестрой Лидией. Было это, кажется, в 1936 году. Встречает нас Михаил Александрович, как говорится, прямо на пороге и заявляет: «А не сходить ли нам, ребята, прямо вот сейчас на хор имени Пятницкого? Как раз поспеем». Все согласились охотно, без уговоров.
И вот мы в Концертном зале имени П. Чайковского слушаем песенную постановку в двух частях «За околицей». Мне вспоминается, как сочувственно воспринимал Михаил Александрович трогательную обрядовую сцену: на гулянке бедная девушка обделена вниманием и чувствует себя угнетенно среди разодетых подруг.
В перерыве Михаил Александрович сказал со вздохом: «Грустно это все. Почему это, Вася, не поют они сегодня твоих любимых?» Он имел в виду песни «Летят гуси, летят утки…» и «Ходит парень по деревне возле дома моего…». И когда после спектакля вернулись мы в «Националь», за ужином Михаил Александрович попросил Кудашева: «А ну, Васятка, затяни свои любимые, которые не спели там». Но у Кудашева голос был скверный и ничего не вышло. «Нет, Мишуля, – сказал он, – уж лучше давай твои «Ой, мороз, мороз…» и «Конь боевой». Михаил Александрович не стал отказываться. Пел он тонким, но сильным голосом и довольно правильно, однако Кудашев нет-нет да и подпевал ему, приговаривая: «Вот видишь, не можешь ты без меня спеть свои любимые».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
