Принц изящно кивнул и отошел.
50
Керис наблюдала начало сражения с другой стороны долины. Она видела, как пытаются бежать генуэзские арбалетчики, как их давят свои же рыцари, затем по цветам знамен определила первый крупный отряд Карла Алансонского.
Впервые стала свидетельницей боя, и ей было очень тяжело. Сотни рыцарей падали, сраженные английскими стрелами; их топтали копыта больших боевых коней. С большого расстояния девушка не различала подробностей рукопашной, но при виде мелькающих мечей, падавших людей ей хотелось плакать. В госпитале монахиня видела тяжелые увечья тех, кто рухнул с высоких лесов, или поранился острыми инструментами, или пострадал во время охоты, и всегда с болью смотрела на ампутированные руки, раздробленные ноги и разбитые головы. Но зрелище того, как люди намеренно наносят друг другу страшные раны, приводило ее в негодование.
Долгое время исход битвы оставался неясным. Дома, выслушивая новости о далекой войне, она, может, и желала бы победы англичанам, но после того, что ей пришлось увидеть за последние две недели, Керис чувствовала какую-то отстраненность пополам с отвращением. Целительница не могла сопереживать соотечественникам, убивавшим крестьян и сжигавшим их урожай, и не важно, что они совершали эти зверства в Нормандии. Конечно, англичане уверяли, что французы получили по заслугам, так как спалили Портсмут, но это так глупо. И глупость ведет к подобным ужасам.
Французы отступили. Керис решила, что они перестроятся и дождутся короля, который поставит новую задачу. Французы все еще превосходили англичан числом: десятки тысяч заполнили долину, и прибывали новые силы. Но армия не перестраивалась, каждый новый отряд сразу же бросался в самоубийственную атаку на английские позиции. Вторая и последующие окончились еще хуже первой. Кого-то английские стрелы подрубали, не успевали воины добраться до противника; остальных добивали копейщики. Холм блестел от крови сотен людей и коней.
После первой атаки Керис лишь изредка поднимала глаза на поле боя, поскольку помогала раненым французам, которым посчастливилось остаться в живых. Мартен Доктор понял, что юноша-помощник работает ничуть не хуже его, и, разрешив свободно пользоваться инструментами, оставил «братьев» трудиться самостоятельно. Час за часом сестры промывали, сшивали, накладывали повязки.
С передовой пришло известие о том, что пал Карл Алансонский. Керис не могла отделаться от чувства, что граф это заслужил. Она помнила его ребяческий энтузиазм и беспечность в отношении дисциплины. Несколько часов спустя прошел слух, что погиб король Богемии Иоанн, и врачевательница недоумевала, каким безумцем нужно быть, чтобы слепым ввязаться в бой.
— Господи, да что же они не остановятся? — спросила монахиня у Мартена, когда тот принес ей кружку эля подкрепиться.
— Боятся позора. Покинуть поле боя, не нанеся удара, постыдно. Лучше погибнуть.
— Тогда многим уже повезло, — угрюмо отозвалась врачевательница и, выпив эль, вернулась к работе.
Уровень ее знаний о человеческом теле резко возрос. Сегодня она увидела все: мозги под раздробленными черепами, гортань, мускулы вспоротых рук, сердце и легкие под раздавленными грудными клетками, склизкую мешанину внутренних органов, связки и суставы бедер, коленей, щиколоток. За час на поле боя целительница открыла для себя больше, чем за год работы в госпитале аббатства. Вот откуда Мэтью Цирюльник знает так много, поняла Керис. Ничего удивительного, что он настолько уверен в себе.
Бойня продолжалась до позднего вечера. Англичане зажгли факелы, опасаясь, что под покровом темноты начнется коварная атака, но Суконщица могла бы их заверить, что никакой атаки не будет. Французы разбиты наголову. Она слышала, как солдаты на поле боя окликают своих. Король, успевший присоединиться к одной из последних бесполезных атак, уехал. После этого побежали все.
От реки поднимался туман, заполняя долину и заволакивая далекие огни. Монахини заработались далеко за полночь при свечах. Все, кто мог ходить или хромать, при первой же возможности убрались как можно дальше, надеясь избежать завтрашней неминуемой кровавой расплаты — англичане наверняка решат добить врага. Сделав для раненых все возможное, госпитальные сестры тоже потихоньку ушли. Это их шанс.
При свете факелов они разыскали и вывели своих пони. Очутившись на ничейной земле, под покровом тумана и тьмы сняли мужскую одежду. Им страшно было даже подумать о том, что они вдвоем, раздетые, стоят на поле боя. Но их никто не видел, а через секунду странницы уже натянули монашеское облачение, на всякий случай упаковав мальчишескую одежду. Путь домой предстоит долгий.
Целительница решила не зажигать факел, испугавшись, что какой-нибудь английский лучник вздумает стрелять, оставив вопросы на потом. Держась за руки, чтобы не потерять друг друга, монахини пошли вперед, ведя пони под уздцы. Сестры не видели ничего: туман скрадывал все, что освещали звезды и луна. Керис и Мэр поднялись на холм к английским позициям. Запах стоял как в лавке мясника. Землю усеяло такое количество человеческих и конских тел, что обходить их не было возможности. Стиснув зубы, ступать приходилось прямо по телам. Скоро башмаки покрылись грязью, смешанной с кровью.
Затем тела поредели и скоро совсем исчезли. Приближаясь к английскому войску, Керис почувствовала огромное облегчение. Ради этого момента они с Мэр проехали сотни миль, кое-как жили две недели, рисковали жизнью. Смотрительница госпиталя уже почти забыла о том, что аббат Годвин нагло украл из сестринской сокровищницы сто пятьдесят фунтов, почему они и пустились в путь. После кровавой бани это казалось не таким уж и важным. Но все-таки она добьется у епископа Ричарда справедливости.
Монахини дошли до цели быстрее, чем Керис могла предположить, когда днем смотрела на долину. Сестра забеспокоилась, не заблудились ли они, ведь можно было пойти не в том направлении и проскочить мимо англичан. А вдруг войско осталось сзади? Она прислушалась — десять тысяч человек не могли не издавать звуков, даже если почти все уснули от усталости, — но туман приглушал все.
Поскольку король Эдуард расставил войско высоко на склоне, монахиня сообразила, что, поднимаясь наверх, они должны приближаться к людям. Но полный мрак действовал угнетающе. Если бы перед сестрами оказалась пропасть, путешественницы свалились бы в нее.
Когда послышалось тихое бормотание, туман уже посеребрил рассвет. Керис остановилась. Мэр стиснула ей руку. Стал слышен еще один мужской голос. Целительница не могла разобрать язык и уже испугалась, что они дали круг и вернулись к французам, но все же пошла на голос, держа спутницу за руку. Сквозь сероватую дымку пробивался красный свет огней, и смотрительница госпиталя с радостью двинулась туда.
Подойдя ближе, она с облегчением поняла, что говорят по-английски, а через секунду различила воинов. Некоторые, завернувшись в одеяла, спали, но трое сидели вокруг костра и беседовали. Один из них, вероятно, караульный, всматривался в туман, хотя то, что он не заметил их приближения, доказывало невыполнимость поставленной перед ним задачи. С целью привлечь к себе внимание Керис громко произнесла:
— Да благословит вас Бог, англичане.
Воины испугались, кто-то вскрикнул. Караульный с опозданием спросил:
— Кто идет?
— Две монахини из Кингсбриджского аббатства.
Победители в недавней битве уставились на сестер с суеверным ужасом, и целительница поняла, что их приняли за призраков.
— Не волнуйтесь, мы из плоти и крови, как и наши пони.
— Вы сказали — Кингсбридж? — удивленно привстал один из воинов. — Я вас знаю.
Керис узнала его:
— Лорд Уильям Кастер.
— Я теперь граф Ширинг. Час назад от ран скончался мой отец.
— Да упокоится душа его в мире. Мы пришли к вашему брату, епископу Ричарду, который является нашим аббатом.
— Опоздали, — ответил Уильям. — Брат тоже погиб.
Позже тем же утром, когда туман рассеялся и солнце осветило поле боя, граф Уильям отвел Керис и Мэр к королю Эдуарду. Все поражались, слушая, как две монахини двигались за английским войском по всей Нормандии, и воины, еще вчера смотревшие в лицо смерти, изумлялись их приключениям. Кастер предположил, что король захочет выслушать рассказ из собственных уст монахинь.
Высокий, широкоплечий, скорее импозантный, нежели красивый, тридцатидевятилетний Эдуард III правил уже девятнадцать лет. Лицо его было словно вылеплено для власти: крупный нос, высокие скулы, роскошные длинные волосы, начинавшие редеть на высоком лбу. Керис поняла, почему его называют львом.
Он сидел перед палаткой на табурете без доспехов, в модных двухцветных штанах-чулках и накидке с бахромой. При нем не было оружия: французы бежали, а выслеживать и добивать нерасторопных мстительно выслали специальный отряд. Короля окружали несколько баронов.
