Чарли умер от скоротечного рака поджелудочной железы. До болезни он был совсем здоровым, спортивным мужчиной – регулярно играл в теннис и сквош, катался на горных лыжах, плавал. Перед тем как соединить свою жизнь с ним, я поставила одно условие: он не смеет умереть раньше меня! На это он ответил, что в год, когда ему исполнялось пятьдесят (1993), он боялся смерти, потому что его отец умер именно в этом возрасте, а после страх миновал. Разговор, происходивший как раз на горе Тамалпаис, был шуточный, но случай (дурной) вновь распорядился по-своему. Владимир ведь тоже умер от рака. Поставив диагноз, врачи давали Чарли считаные месяцы и советовали химиотерапию. Чарли отказался, зная о побочных эффектах и о том, что это лечение не слишком действенно.
Чарли с матерью (1996)
Он переехал ко мне в Беркли, и по его желанию мы поехали на Гавайи, хотя он уже принимал сильные болеутоляющие. После похода в горы на острове Мауи у него сделались сильнейшие боли, которые продолжались уже до конца. Я тогда преподавала и не могла постоянно быть при нем; на помощь приехала его младшая сестра Сесилия, но уже через месяц Чарли умер. Когда я предложила их матери прилететь бизнес-классом, чтобы попрощаться с сыном, Сесилия, ее не любившая, сказала, что я не имею права распоряжаться деньгами Бернхаймеров. Чарли к тому времени очень ослаб и сопротивляться сестре не смог. Их матери было девяносто шесть лет; живым сына она больше не увидела.
Приехавший из Йеля Говард Блох был рядом с Чарли в день его смерти. Вечером мы помянули его бутылкой по-настоящему дорогого французского бордо, которую я подарила Чарли на Новый год. Тогда мы ее не выпили, а в феврале его не стало. Урну с его прахом я отвезла в Брин-Мор. В Университете Филадельфии был устроен вечер его памяти[628], на котором выступил и Говард. Мне особенно запомнился его рассказ о том, как в начале 1980-х они с Чарли пошли покупать рождественскую елку, но Чарли никак не мог найти той идеальной, которую себе вообразил. Они допоздна ездили по фермам в окрестностях Принстона, чтобы самим срубить елку, и наконец Говард сказал: «Черт возьми, Чарли, мы видели все потенциальные елки в графстве Мерсер, пора рубить». Мне эта история напомнила о растянувшейся на несколько недель покупке очень дорогого дивана из слоновой кожи, который теперь стоит у меня.
Как рассказывал Говард, он затем спросил Чарли о том, как соотносится его способность провести целый день, выбирая нужную елку, с поисками знаменитого флоберовского «le mot juste»: Чарли тогда писал о Флобере, который мог провести день, подбирая нужное слово. Разговор перешел на соотношение литературы с повседневной жизнью, потом – на его еврейскую идентичность, унаследованную от отца и проявлявшуюся в неспособности сделать выбор. Кончился он вопросом: «К чему имеет больше отношения излишняя разборчивость – к жизни или к смерти?» Я уверена, что это был серьезный разговор, что в нем не было ни иронии, ни желания разгородить слово и чувство. Чарли ценил и то и другое – «consciously lived experience» («осознанно пережитый опыт»), хотя одно из значений слова «experience», нечто между опытом и переживанием, не имеет точного русского эквивалента.
На поминальной встрече в Беркли поэт-лауреат Роберт Хасс прочитал свое старое стихотворение о Чарли («Picking Blackberries with a Friend Who Has Been Reading Jacques Lacan», «Сбор ежевики с другом, который тогда читал Лакана»)[629]. Оно заканчивается так:
…And Charlie,laughing wonderfully,beard stained purpleby the word juice,goes to get a bigger pot.…И Чарли,Чудесно смеясь,борода, перепачканная лиловымсловом сок,идет за банкой побольше.
Послесловие
Вместо заключения я напишу о Псое Короленко, которого совсем недавно возила в Монтерей, как бы завершая «круг» русских «оттуда», которым я его показывала, в некотором роде делясь с ними своей молодостью. Первым был Вася Аксенов сорок лет тому назад, только тогда мы ехали с юга на север. Желание поделиться с другим человеком самыми красивыми местами на свете – признак дружбы; оно мной и двигало.
Как и Булат Окуджава, Псой Короленко (Павел Лион, р. 1967) исполняет свои стихи под музыку, но делает это в радикально ином стиле, отчасти потому, что он принадлежит к совершенно другому поколению – постмодернистскому: свои выступления называет перформансами; сопровождает свои иронические и лирические песни, остроумную игру с языком, на синтезаторе, рок-музыкой, хип-хопом, рэпом и клезмером. В основном Псой Короленко поет по-русски, но также на идиш, по-французски и по-английски (часто в стиле рэп), а иногда вставляет иностранные слова в русские песни (и в свою речь). По дороге в Монтерей он рассказал мне, что французскому его научил дед, а английский он выучил, живя в Америке (в последнее время по полгода, чтобы получить вид на жительство). Паша Лион получается совершенный космополит.
Мы с ним познакомились на славистской конференции в начале XXI века. Тогда он подарил мне свой первый альбом («Песня про Бога»), а в последующие встречи дарил другие. Я сделалась его поклонницей. Его песни сменили песни Окуджавы; это не означает, что я больше не слушаю Булата, но он стал для меня памятью о прошлом, которое, как читатель знает, я люблю. Псой Короленко присутствует в моем настоящем времени, которое я люблю не меньше. Я всегда хожу на его перформансы в районе Сан-Франциско, а однажды в Москве мы с Витей Живовым пошли послушать его в модный ночной клуб «Китайский летчик Джао Да», ведь Витя, преподававший в МГУ, считал Павла Лиона своим учеником; Паша учился там в аспирантуре, где получил кандидатскую степень за диссертацию о Владимире Короленко (отсюда псевдоним).
В 2007 году выступлением Псоя завершилась конференция по Михаилу Кузмину в Университете Южной Калифорнии; в одной из его песен много раз повторялись слова «эротическая утопия», название моей книги, которое он как бы пародировал. (Среди тем этой книги – любовь втроем, то, что на рубеже XIX и ХХ веков называлось «тройственным союзом».) Оказалось, что песня эта была навеяна известным немым фильмом Абрама Роома «Третья Мещанская» (она же «Любовь втроем», 1927) и что у Псоя имеется большой песенный комментарий к нему. У меня возникла идея пригласить его к нам в университет с перформансом по «Третьей Мещанской» и одновременным показом фильма. «Мультимедийное» представление прошло на ура.
Паша / Псой Короленко в Библиотеке Генри Миллера (2015)
Паша тогда жил у меня. Я рассказала ему о зарождении любви втроем на рубеже веков, о ее утопических коннотациях и связи с романом «Что делать» и показала свою старую статью о кровати («Remaking the Bed: Utopia in Daily Life»), в которой речь идет среди прочего о фильме Роома как пародии на Новый быт. В Германии, Америке и других странах фильм шел под названием «Кровать и диван». Теперь у Псоя Короленко есть песня с таким названием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
