Заслышав крик «Парус!», молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми выскочил на палубу.
— Парус? — переспросил он.
Сидевшие матросы поднялись; те кто был в шапках, сняли их.
— Да, капитан, парус! — в один голос отозвались матросы.
— Кто наверху? — спросил он.
— Парижанин, — отозвались несколько человек.
— Эй, наверху! Ты зрение еще не потерял, Парижанин? — спросил капитан. — Или, может, прислать тебе мою подзорную трубу?
— Не стоит! — отказался Парижанин. — Отсюда я способен разглядеть часы на Тюильри.
— Значит, ты можешь нам сказать, что там за посудина?
— Это большой бриг, позубастей нашего, идет бейдевинд в нашу сторону.
— Под какими парусами?
— У него подняты грот-брамсели, марсели, фок, большой кливер и бизань.
— Он нас заметил?
— Вероятно, да, потому что он спустил грот и поднимает грот-брамсели.
— Свидетельство того, что он хочет с нами поговорить, — заметил кто-то рядом с капитаном.
Капитан обернулся, чтобы посмотреть, кто позволяет себе вмешиваться в интересный разговор, столь его занимавший в эти минуты. Он узнал одного из своих любимцев, Пьера Берто, сына того самого Берто, который десятью годами раньше принял его как беглеца в бомонской гавани.
— A-а, это ты, Пьер? — улыбнулся капитан и хлопнул матроса по плечу.
— Да, капитан, это я, — отвечал молодой человек, рассмеявшись в ответ и показав при этом два ряда великолепных зубов.
— Ты полагаешь, он хочет с нами поговорить?
— Да, черт возьми, так я думаю.
— Ну что ж, мой мальчик… Ступай предупреди командира батареи, что впереди показался подозрительный корабль: пусть приготовится.
Пьер нырнул в люк и исчез.
Капитан снова задрал голову.
— Эй, Парижанин! — крикнул он.
— Да, капитан?
— Как выглядит это судно?
— Похоже на военный корабль, капитан, хотя с такого расстояния невозможно разглядеть флаг; готов поспорить, что это goddam[22].
— Слышите, друзья? Есть ли среди вас желающие вернуться на понтоны?
Пятеро или шестеро матросов, отведавшие английского гостеприимства, в один голос ответили:
— Только не я! Не я, тысяча чертей! Не я!
— В таком случае сначала посмотрим, на нас ли он направил свои пушки, а когда убедимся в его недобрых намерениях, покажем ему, на что мы способны. Поднять на «Прекрасной Терезе» все паруса! Покажем англичанину, что умеют делать сыновья Сен-Мало!
Не успел капитан договорить, как его судно, которое, как мы сказали, шло только под марселями, фоком и большим кливером, оделось в брамсели, потом подняло грот, а вместе с ним бом-кливер и бизань.
Бриз наполнил все паруса, и «Тереза» рассекла волны, как под рукой сильного пахаря взрезает землю лемех.
Наступила минутная тишина; сто шестьдесят человек экипажа застыли словно изваяния; слышны были лишь посвист ветра в парусах да гудение тросов.
В этой тишине Пьер Берто снова подошел к капитану.
— Готово? — спросил Эрбель.
— Так точно, капитан!
— Орудийные порты по-прежнему прикрыты?
— Вы отлично знаете, что их расчехлят только по вашему личному приказанию.
— Хорошо. Когда придет время, я отдам этот приказ.
Попробуем пояснить эти последние слова, довольно невразумительные, может быть, для наших читателей.
Капитан Пьер Эрбель был не только оригиналом, о чем свидетельствует выбор им рода занятий, но еще и обладал веселым характером. На первый взгляд, не считая несколько необычной оснастки, заметной лишь опытному моряку, «Прекрасная Тереза» имела столь же мирный вид, насколько привлекательным было ее имя.
Помимо того, что ее короткие мачты были стройнее обыкновенного — это делало ее похожей на корабли, выходящие с верфей Нью-Йорка или Бостона, и позволяло думать, будто в трюмах она везла не индиго или кошениль, а то, что на жаргоне работорговцев зовется «черным деревом», — в остальном она ничем не выдавала своих высокомерных повадок и неуживчивого характера.
Более того: ее пушки, тщательно спрятанные в твиндеке, без разрешения хозяина и носа не посмели бы высунуть в орудийные порты. Да и сами порты были накрыты широким и длинным куском парусины, выкрашенным в тот же цвет, что и подводная часть судна. Правда, во время сражения парусина поднималась, словно театральная декорация, по первому свистку, открывая взору ярко-красную линию орудийных портов, в которые пушки, торопясь глотнуть свежего воздуха, сладострастно вытягивали свои бронзовые шеи. И так как одному капитану Пьеру Эрбелю пришла в голову эта забавная мысль, англичанин мог быть уверен, что имеет дело с человеком, который сам не станет просить пощады, но и другого не помилует.
Итак, Эрбель и его экипаж стали ждать, как поведет себя английское судно.
Англичане подняли все паруса вплоть до лиселей; похоже было, что они натянули всё до последнего лоскута, имевшегося у них на борту.
— Ну, теперь можно о нем забыть, — заметил капитан Эрбель. — Берусь довести его отсюда в Сен-Мало, так что ему не удастся сократить между нами расстояние ни на дюйм. Догонит он нас, только когда нам заблагорассудится его подождать.
— А почему бы не подождать его прямо сейчас, капитан, — предложили трое или четверо нетерпеливых матросов.
— Это ваше дело, ребята. Если вы меня хорошенько попросите, я не смогу вам отказать.
— Смерть англичанину! Да здравствует Франция! — единодушно прокричали матросы.
— Ну что ж, ребята, англичанин пойдет на десерт, — предложил капитан Эрбель. — А пока давайте обедать. Учитывая, что случай у нас торжественный, каждый получит двойную порцию вина и по стаканчику рома. Слышишь, кок?
Четверть часа спустя все сидели за столом и ели с таким аппетитом, словно для большинства из них эта трапеза должна была оказаться последней, как для царя Леонида.
Обед был превосходный. Он напомнил Парижанину счастливейшие часы его детства, и от имени всех собравшихся, а также с разрешения капитана он попросил своего товарища, матроса Пьера Берто, по прозвищу Монтобан, спеть одну из любимых песен моряков, которую он так хорошо исполнял; как среди людей сухопутных песня «Дело пойдет», эта моряцкая песня была чем-то средним между «Марсельезой» и «Карманьолой».
Пьер Берто, по прозвищу Монтобан, не заставил себя упрашивать и звонким, словно труба, голосом завел задорную и вместе с тем грозную песню, ни слов, ни мотива которой мы, к сожалению, не знаем.
Для большей правдивости прибавим, что, как бы восторженно ни принимал экипаж в целом, а Парижанин в частности это необычайное пение, все испытывали такое нетерпение и так расшумелись, что капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к тишине, чтобы виртуоз смог допеть восьмой куплет.
