не пустился в погоню. Бык не радовался ей и порой ревел, мотая головой, но шёл.
Несколько раз Нуру едва не сбилась с пути. Она не знала эти земли, не бывала здесь прежде и не так хорошо запомнила дорогу, как ей представлялось. Когда впереди чуть видной голубой полосой показались горы, она едва не заплакала от облегчения, но тяжесть тут же вернулась на сердце.
— О Сафир, — прошептала она. — Прости меня! Как мне успеть?..
Её не клонило в сон, только голова стала тяжёлой и горячей, и в глаза будто насыпали песка. Бык утомился, но она боялась спускаться на землю. Она не знала, послушает ли бык её опять, а больше того ей было страшно уснуть, и, проснувшись, понять, что бык ушёл.
Рождённые усталостью, перед Нуру вставали видения. Вот она уходит из дома без дозволения, поверив старой сказке, идёт к пескам, чтобы найти антилоп с белыми цветами на рогах. Вот видит камень, похожий на человека, и смеётся — а после понимает, что ей не показалось, и это вправду человек. Та девочка знает много сказок, она уже слышала о каменных людях, но этой своей сказкой ни с кем не поделится…
Мимо, одна за другой, проехали две телеги. Они везли бочки, плохо связанные, и те громыхали, ударяясь друг о друга. Нуру очнулась, тряхнув головой, и подстегнула быка.
Она усмехнулась горько, подумав, что видела красных антилоп вай-вай и верила, так долго верила, что это сулит ей счастье. И она познала счастье, и было оно таким коротким, что лучше и вовсе не знать. Как ей жить дальше?
— Нет, — тут же прошептала она, утирая непрошеные слёзы. — Я не жалею. Нет, нет, я не жалею.
Она припомнила, как ходила в ущелье, таясь. Выбирала час, когда работа кончена, но разве работа когда-нибудь кончалась? Не плетёшь верёвки, значит, мети двор. Не метёшь двор, значит, корми кур или иди за водой. А не это, так раскладывай волокна или чеши их, просохшие, чтобы назавтра опять плести верёвки.
Не будь так мала и глупа, она никогда не пошла бы короткой дорогой, где камни держались непрочно, потрескивая над головой. Никогда не отыскала бы Сафира. Стала бы теперь женой Хепури.
Поно, её младший и самый любимый брат, столько всего пережил по её вине. А она не сказала ему о каменном человеке, не хотела делиться даже с ним, не верила, что он сбережёт эту тайну. Он бы и не сберёг — не со зла, а потому, что всегда был так открыт, и сердце всегда толкало его делать прежде, чем думать.
Подняв глаза к низкому небу, Нуру прошептала короткую мольбу: пусть брат её больше не узнает беды, и пусть они встретятся однажды. Но, может быть, лучше им и не встречаться? Неясно, какой ещё будет эта жизнь, но Поно придётся заботиться о ней, придётся найти ей мужа, или люди начнут его упрекать, что он дурной брат. А ей не нужно никакого мужа. Лучше уж смерть.
Ведь она всё сделала? Направила Поно туда, где он отыщет помощь, и передала Чёрному Коготку те слова Мараму, сняла тяжесть с его сердца хоть немного. Теперь он знает, что случилось, потому что неведение — тоже мука. Только нужно успеть к Сафиру. Он остался один, совсем один, и никто не желает ему добра. Ни те, кого он ведёт, ни люди Чёрного Коготка.
Нуру стискивала веки, а после глядела вдаль. Всё размывалось перед усталым взором. Она искала тех, за кем ехала, и не видела их; она опоздала.
Мелкий серый дождь посыпался с неба в вечерний час, и всё потемнело. Под этим серым дождём, по серой, поросшей травой равнине она подъехала к серому озеру. Далеко в стороне бродили быки, чёрные — под этим дождём они казались тёмно-серыми, и рыжие, и пятнистые. Нуру ещё надеялась, что Радхи ведёт людей другой тропой, что она нагонит их — нет, она опоздала.
Здесь она отпустила своего быка, хотела почесать покатый лоб, но бык не дал, взревел коротко, качнув головой. Влажные тёмные глаза поглядели с упрёком. Нуру отступила, и бык пошёл к воде, тяжело дыша и водя боками.
Она шла по берегу, устало касаясь рукой тростника, и думала: где взять ещё силы? Теперь ей казалось, она могла бы уснуть прямо тут, на сырой земле под дождём, где покрикивают в тростниках белые звери кушикамана и ходят к воде быки, ступая тяжело. Веки смыкались. Нуру не знала уже, идёт она или спит, и больше ничего, ни одно воспоминание не растравляло ей сердце и не придавало сил.
За её спиной стадо подошло к воде, и она обернулась, сама не зная, зачем, и не поверила в то, что видит. Красные антилопы вай-вай пришли сюда. Они пили, и на изогнутых рогах, обвитых зелёной лозой, раскрывались цветы.
— Я сплю? — спросила Нуру неясно у кого. — Это лишь снится мне?
Голос её прозвучал так одиноко под тихим глухим дождём. Тогда, повернув назад, она подошла осторожно и протянула руку.
Ей удалось коснуться тёплой шеи, ощутить под пальцами густую жёсткую шерсть. Потом антилопа попятилась, тряхнула головой, будто извиняясь, и всё стадо ушло, вмиг растворилось в дожде. На истоптанной копытами земле у ног Нуру остался лежать белый цветок.
Она всё стояла над ним, не решаясь взять, пытаясь понять, что это значит, и когда уже почти решилась и потянулась рукой, за спиной раздался голос:
— Стой.
Обернувшись, Нуру увидела женщину — старую женщину в тёмных одеждах. Ей показалось, они встречались прежде, но Нуру тут же забыла думать о том, задохнулась, увидев чуть поодаль человека с печальным лицом.
— Мараму! — воскликнула она, потянувшись к нему, но старуха преградила ей путь рукой, а он покачал головой.
— Я помню тебя! — тогда сказала она старухе. — Ты дала нам приют в Фаникии. Кто ты такая?
— У меня много имён, — ответила та, усмехнувшись. — Когда-то я была Чёрной Кифо. Потом стала Доброй Матерью. Старая Вайя, так звали меня потом, а если бы здесь был твой брат, он назвал бы другое имя: Чинья. Какое имя тебе по нраву?
Нуру, расширив глаза, смотрела, а потом, догадавшись, сказала тихо:
— Добрая Мать! Ты спасла его и обрекла вечно тебе служить? Отдай его мне!
— Я хочу цветок взамен, — сказала старая женщина, указав рукой. — Он отдан тебе, и другим не принесёт счастья, если только ты не отдашь его добровольно. Готова ты отдать своё счастье?
И тут же прикрикнула: — Да стой! —
