увижу, и с болью думал о времени, мною потерянном, когда я мог ещё там бродить. Мне было горько, что я возвращаюсь домой не так, как думал вернуться, и что последние воспоминания таковы.
Я взбирался по тропе, в конце которой ждал мой синий город, давно погибший. Теперь я точно знал, что там и кончится мой долгий путь.
Глава 26. Обмен
Нуру сидела в тёмном шатре, опустив веки и держа белую дудочку у губ.
— Что ты видишь? — спросил тот, кто сидел рядом с нею, и в голосе его смешались нетерпение и страх. Она лишь выставила перед собой ладонь, знаком приказывая ему молчать.
В ту ночь, когда она для него танцевала и он, повинуясь её словам, внёс её в шатёр, он спросил с таким же нетерпением и страхом:
— Что ты знаешь?
— Не теперь, — сказала она. — От нас ждут другого. Поговорим после.
Она лежала под ним, нагая, и он понял её слова как приглашение, но она тут же исправила это.
— Только посмей меня тронуть, — прошипела она, вонзая ногти ему в шею. — Только посмей, и я первая убью тебя.
Он начал бояться её ещё тогда. Кочевники, слушая их у костров и отпуская грубые шутки, не знали, как они далеки от правды. Не знали, что Нуру сидит, укрывшись чужой накидкой, а тот, кто отдал её поспешно, держится так, чтобы даже её не касаться.
— Что же ты молчишь? — прошептала она с насмешкой, подавшись к нему. — Подумают, я не искусна. Давай же!
И вновь вонзила ногти в его плечо. Он застонал.
Он начал бояться её ещё тогда, а когда принесли её вещи и она стала слушать дудочку, начал бояться сильнее.
Он догадывался и сам, что ему грозит смерть. Бахари посулил ему награду — щедрую награду. Бахари готовил это давно — может, ещё тогда, когда привёл его мать к наместнику, как приводил и других женщин для утех. Таких детей, как он, не оставляли в живых, особенно мальчиков, но Бахари помог его матери укрыться, и навещал их, каждый раз подолгу всматриваясь в его лицо и оставаясь доволен. И каждый раз после того мать его тихо плакала.
Ему дали имя — Радхи, как желанным детям из знатных семей. Имя значило «дар».
Ему нельзя было выходить со двора.
Его учили многому из того, что должен знать наместник. Он должен был прятать лицо от учителей. Так велел Бахари.
Однажды до города, где он жил, дошли вести, что сын Светлоликого тяжко захворал. Тогда мать его не вставала с колен, вознося мольбы Великому Гончару. Она, кажется, не спала и не ела, пока мор не покинул Фаникию, пока не пустили торговцев и те не привезли вести, что Фарух, сын наместника, выжил.
Когда Бахари явился в следующий раз, он привёл с собой двоих. Разожгли жаровни, и над Радхи долго трудились иглой и тонким раскалённым прутом, оставляя отметины на коже, сверяясь с рисунком на свитке. Он слышал, мать его плакала за дверью. Сам он не плакал.
Когда Бахари послал за ним теперь, он обещал, что Радхи нужен ему ненадолго. Обещал, что отплатит за это щедро — им хватит, чтобы уйти в другие земли и жить безбедно. Часть платы он оставил на столе.
На полу у стола в беспамятстве лежала мать. Радхи так её и оставил. Его увели поспешно.
Об этом всём он рассказал Нуру, и ещё об одном: Бахари желал ей смерти. У него был нож, украденный у пьяного кочевника, и Бахари только и ждал, когда сможет пустить его в дело. Он хотел, чтобы каменный человек вернул свою силу — и чтобы гнев его обрушился на кочевников.
— Мы сбежим, — сказала ему Нуру. — Притворись, что не хочешь отпускать меня. Будем держаться рядом и спать по очереди.
— Когда? — спросил он. — И куда пойдём? И как убежим?
Она не ответила, только слушала дудочку. А дудочка показывала одно: крутую тропу, и поток, скачущий по камням, и повисшие в воздухе брызги. За узким потоком скала обрывалась в пропасть. Нуру видела, как подходит к краю, всё ближе, ближе — и ей открывается уступ, где и поместятся только двое. Камень потемнел от воды, и он, должно быть, скользкий.
Сердце её сжималось, будто она и вправду стояла там и собиралась спуститься.
Она открыла глаза и посмотрела на Радхи.
— Мы поднимемся в горы, — сказала она, — и время настанет.
Потом, стоя у озёрных берегов и слушая, как звери кушикамана кличут беду, раскачивая тростник в сумерках, Радхи смотрел на едва заметную тропу, ведущую в гору. Затем перевёл взгляд на Нуру. Она опять увидела страх и начала понимать Мараму, когда тот говорил, что у него не было друзей, оттого что ему открыто больше, чем прочим.
Быков оставили внизу, и никто не остался с ними, и Нуру возблагодарила за то Великого Гончара. И после, когда они брели по тропе меж кочевников и людей Бахари, всё молила Великого Гончара не отводить милосердного взгляда.
Она только не знала, что, когда придёт нужный час, будет так темно.
Ночь уже дошла до середины. Вода стремительных и шумных потоков была холодна до того, что летящие брызги, казалось, прокалывают кожу. Тщетно вглядываясь во тьму, Нуру пыталась узнать нужное место, и сердце её холодело, будто вода потоков коснулась его.
И ещё не знала она, что их свяжут одной верёвкой с Бахари, и он, оглядевшись по сторонам, вынет нож.
В небе глухо загрохотало. Великий Гончар, откликнувшись на мольбу, не оставил Нуру. Он пролил воду, и часть огней погасла. Было едва видно, как Бахари тянет к себе верёвку и как Радхи шагает к нему, точно овца, которую хотят заколоть.
— Отступи! — прошипел Бахари.
Верёвка натянулась, и он взялся перетирать её, видно, чтобы казалось, что порвалась сама, но потом, не сдержавшись, обрезал одним быстрым движением. Больше он ничего не сказал, только махнул рукой, отсылая прочь, и в лице его не было радости, а один лишь гнев. Но Нуру некогда было думать о том.
Дождь теперь пошёл сильнее, укрывая их от чужих глаз, но и путь стал не виден. Нуру ступила в воду, едва дыша. Холод сковал её. Она не чуяла камней под ногами, а вода тянула за собой и сбивала с ног. Нуру не устояла бы, если бы Радхи не сжимал её локоть.
Ей казалось, она осталась совсем без ног, когда вышла на тот берег. Такого
